Гуманистическая атеистическая цивилизация, созданная XX веком и опиравшаяся на позитивизм, рационализм и материализм, веру в прогресс и точные технологии, скончалась.
Однако ситуация, в которой мы находимся сегодня, не есть переходная, а скорее — тупиковая. Это не создание чего-то нового, а лишь попытка мумифицировать и по возможности гальванизировать труп позитивистской цивилизации заимствованными либеральными ценностями. Ситуация эта может быть определена довольно точно словом «имитация». Даже громогласно объявленное построение свободного, демократического, капиталистического общества является лишь имитацией, за которой скрывается сохранившееся всевластие номенклатурно-бюрократической коммунистической олигархии. Положение это еще в 1936 году предвидел Лев Троцкий. В книге «Преданная революция» он предупреждал, что в случае если «правящую советскую касту низвергла бы буржуазная партия, она нашла бы немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов», причем «главной задачей новой власти было бы… восстановление частной собственности на средства производства». Наивный Троцкий! Он даже и предположить не мог, что никакого свержения коммунистической бюрократической диктатуры буржуазной партией не будет, так как коммунистическая бюрократия и партноменклатура сама естественным путем переродится в эту буржуазную партию и потребует возврата частной собственности, т.е. просто законодательного оформления их собственности на средства производства и капиталы, давно уже отобранные у народа. Произошедшие реформы стали вовсе не перераспределением собственности и не капитализировали страну, а лишь укрепили политическую власть коммунистической номенклатуры, передав ей в руки еще и власть финансовую. Сегодня мы имеем дело не с капитализмом, а с его имитацией, за которой скрывается апогей коммунистической бюрократии; мы живем в условиях криминального номенклатурно-бюрократического коммунизма. Современная ситуация в России — это закономерный этап в развитии сталинизма.
Номенклатурно-бюрократическая система мелкобуржуазна по своей сути, поэтому и порожденная ею культура «новых русских» мелкобуржуазна и основана на принципе всеобщей имитации. Мелкая буржуазия (в лице «новых русских») имеет, разумеется, и свою особую мифологию. Однако мифология эта сомнительного качества: она основана не на прямой связи образа и его значения (как в подлинном мифе), а на разрыве и даже противопоставлении образа и значения. Значение часто подменяет образ, заслоняет его, оказывается важнее образа и имитирует новый образ с совершенно иными качествами. «Новый русский» жаждет не быть, а казаться, причем чем-то совершенно иным, чем он есть на самом деле. Эта желаемая кажимость без конца требует мифа, но мифа убогого, обманчивого, ложного, псевдомифа.
Прежде всего это касается ряда символов-заместителей, выработанных в среде «новых русских». Все они связаны с идеей богатства, силы, самоутверждения, материального успеха (автомобиль, поездки на курорт, за границу, вилла на островах или в Подмосковье и т. д.). Однако если в случае с крупной буржуазией владение всем этим естественно и становится закономерным следствием реального успеха и действительного богатства, то мелкая буржуазия лишь подражает во всем крупной, имитирует ее образ жизни и для нее это не следствие богатства, а его признаки. Автомобиль и поездка за границу становятся знаками материального, успеха, символами-заместителями, Восстание мифа за которыми часто никакого реального материального достатка и вовсе нет. «Новый русский» копит или занимает деньги, чтобы купить автомобиль (чаще всего — подержанную или угнанную иномарку), а потом едва сводит концы с концами, чтобы ремонтировать ее и покупать бензин, но само обладание автомобилем словно бы вводит его в круг избранных, особенных, успешных, удачливых людей. Автомобиль обладает эротической привлекательностью, он для мужчины — средство утверждения мужской власти и силы; отношения между автомобилем и хозяином — едва ли не сексуальные. В манере водить машину раскрывается личностная мифология его хозяина. Ущемленный индивидуализм и осознание мужской неполноценности становятся причиной агрессивного и безрассудного поведения автомобилиста, его раздражительности, соперничества и параноидального стремления обогнать (унизить) соперника на дороге. Массовые случаи, когда водитель-«новоросс» сбивает пешехода и скрывается с места преступления, говорят не только о животной трусости и царящем в стране беззаконии и криминальном терроре, но и о стремлении утвердить свою силу и власть за счет унижения и безнаказанного убийства «низших существ». То же — с поездками за границу. Некоторые из «новых русских» способны год жить впроголодь, чтобы съездить на неделю на дешевый курорт с плохой гостиницей и одноразовым питанием. Однако сама поездка за границу для человека, предки которого в двух поколениях и мечтать об этом не могли, есть определенный знак удачи. Частным случаем этого знака является загар. Загар есть признак успеха, признак принадлежности к «новым русским», проявление «крутизны». Причем неважно, что он получен не на черноморском или средиземноморском курорте, а на балконе или у ближайшей тухлой московской лужи. Главное — иметь загар, причем даже ценой собственного здоровья, так как из-за озоновой дыры над Москвой загорать нельзя ввиду опасности рака кожи. Зная об этом, «новый русский» идет на все, чтобы приобщиться к стандарту преуспевающего человека. Это фанатичное следование знаку создает иллюзию причастности к высшему обществу и имитирует богатство и благополучие. Совокупность этих (и других) знаков заслоняет подлинную реальность (достаточно стесненное финансовое положение и низкий социальный статус), отменяет и подменяет ее, творит новую реальность, основанную на имитации и псевдомифе.
Итак, главной чертой культуры «новых русских» является воспроизведение знаков принадлежности к высшему обществу, к финансовой олигархии, однако воспроизведение иллюзорное, через силу, имитация, за которой ничего нет или скрывается почти полная нищета. Короче говоря, это следование псевдомифу об успехе и благополучии. Однако миф этот кощеев. Он строится на основе параллелизма: деньги в кармане — душа в теле. Душа отделяется от человека и воплощается в пачке денег — главном признаке успеха у «новых русских». Стоит уничтожить этот материальный заместитель души, как с «новым русским» произойдет то же, что и с Кощеем Бессмертным: он исчезнет. Без денег он ничто. Денежные знаки (доллары) и золото заменяют в этой новой магии фетиши, амулеты и обереги, создавая иллюзию стабильности и сохранности бытия. На самом же деле эта магия обманная, ложная, компенсирующая чувство неполноценности мелкоуголовной и малообразованной шпаны.
Доказательством этого могут служить некоторые особые нормы поведения «новых русских». Так, лузганье семечек — яркая черта культуры «новороссов». Это же одновременно и демонстрация «независимости» (от кого? от чего? — от всего!). Лузганье семечек раскрывает подлинные корни происхождения «новороссов» — свидетельство люмпенства, бескультурия. Люмпены, городские низы, крестьянская и мелкоуголовная шпана, пьянь — главные потребители семечек, социальная база «новороссов». Семечки заменили у нас столь популярный в Америке жареный арахис (не случайно в США семечки стали называть «русскими орешками»). Это — пример все той же подмены, пошлой имитации.
Характерная особенность — манера одеваться. По своей одежде, по своему облику «новый русский» ближе к низшим слоям общества, к люмпенам, к деклассированным элементам. Навязчивое стремление облачиться в спортивный костюм и спортивную обувь, нарочитая небритость — все это признаки мелкоуголовной «крутизны», но не силы. Убогость «новороссов» бросается в глаза: догадаться, что автомобиль и загар являются признаками успеха у них еще хватает ума, но понять, что дорогой костюм, модный галстук, белая рубашка и хорошая обувь являются еще более яркими признаками благополучия, — на это их примитивный ум не способен. Есть, однако, другая категория «новых русских», претендующих на шик, на модность. Здесь уже принято носить пиджак обязательно малинового цвета, золотую цепь. Малиновый пиджак — это такой же факт мифологии, как, скажем, один глаз Полифема. Красный (золотой, червонный) цвет — всегда цвет силы и власти. Однако в данном случае красный пиджак, загар и золотая цепь вовсе не означают никакой силы и власти. Это — лишь спекуляция мелкой буржуазии на мифологическом значении красного цвета, так как никакой реальной силой, властью и мужеством мелкая буржуазия не располагает. Дело в том, что все эти атрибуты органично сочетаются с бритоголовостью, с массивным кирпичным затылком. Бритоголовость же — фаллический символ; она связана с желанием мужчины («мужика») утвердить фаллическую мощь (часто с этим же связана и традиция ношения спортивной и облегающей одежды). Итак, красный цвет и манера одеваться у «новороссов» — лишь имитация власти и силы, за которой скрывается неосознанная, но гипертрофированная сексуальность и фаллофилия.
Чувствуя свою несамостоятельность и ущербность, «новые русские» и поклоняются высшему обществу, копируют и имитируют его, но и ненавидят его смертно, считая всех выскочками. Другой образец для подражания у «новых русских» — США. Однако они копируют не реальную жизнь в Америке, а только ее рекламную видимость. Имитируя чужую жизнь, «новороссы» здесь изначально опираются не на реальность, а на пошло-лубочную видимость. Реклама задает основные поведенческие модели, подменяя этим миф и имитируя подлинную жизнь, так как модели эти мнимые, ложные. Реклама представляет нам в качестве образца псевдомифы, но именно на них и ориентируются «новые русские». Например, предполагается, что курение определенных американских сигарет означает принадлежность к «настоящей Америке», в то время как на самом деле настоящая Америка давно уже не курит. «Американизм» здесь ложный, рассчитанный на убогость, на нижайшие слои общества, но именно они и становятся идеалом для «новых русских». Американизируясь, «новые русские» уподобляются все той же мелкоуголовной шпане, каковой, собственно, они всегда и являлись. Реклама формирует всю культуру и нормы поведения так называемого «нового поколения», которую сама же и называет «культурой пепси». Однако та же реклама разоблачает «культуру пепси» как культуру сексуально озабоченного шимпанзе. Это — культура бездуховности, необразованности, потребления, низменных, животных инстинктов (идеал — «ты сыт и доволен!»). Создание такой культуры означает полное духовное, моральное, физическое вырождение нации. Реклама, грязно навязывающая подростку нормы поведения «нового поколения», «новых русских» (шпана из подворотни мечтает «все-таки быть первыми», надев драные джинсы и накачав мускулы, назло «всем этим умникам» с высшим образованием), создает новое самосознание, новую псевдомифологию, наделенную чертами полного упадка и самоуничтожения. «Новый русский» пытается одеваться и вести себя так, как американец из рекламного ролика, но его всегда выдает опасливый и возбужденный вид, словно перед нами человек, одетый в чужое и вечно боящийся разоблачения. Подражая американской манере поведения, «новый русский» чувствует свою второстепенность, второсортность, зависимость, полную несамостоятельность и некомпетентность. Это чувство делает его ущербным и вечно неуверенным. Стремление же избавиться от чувства второсортности и утвердиться в жизни порождает агрессивность по отношению к окружающим (об антирусском и губительном влиянии «американской идеи» прекрасно написал Достоевский в романе «Подросток»).
Особенность рекламы — в ее чрезмерности. Товар, его качества, степень воздействия на человека или место, занимаемое в жизни, гипертрофируются. Даже размеры товара (банки с кремом, бутылки шампуня, куски мыла и т.д.) увеличиваются на экране сравнительно с реальностью. Это раскрывает нам суть рекламы — не показывать товар, а творить миф о товаре. Так, в рекламе стирального порошка акцент делается на сверх результативности средства, при этом реклама апеллирует к тщеславию хозяйки, которой хочется, чтобы ее белье было чище и белее, чем у других, и к ее «коллективизму» (все уже давно пользуются этим средством — а Вы?). При этом пена символизирует не только чистоту, но и воздушность, даже — духовность. Миф о стиральном порошке заключается в его очистительных, катартических возможностях, в его воздействии не только на ткань, но и на все окружающее бытие, так как делает его чище и счастливее. Успех в жизни прямо зависит от пользования тем или иным товаром, а не от труда, знаний, образованности.
Проблема правды для рекламы не важна. Правда не нужна и зрителю, который прекрасно понимает иллюзорность и даже лживость рекламы, но тянется к создаваемому ею псевдомифу. Реальность приносится в жертву знаковости, так как обладание рекламируемым товаром становится знаком успеха (не надо хорошо учиться, а надо носить кроссовки и все будет в порядке), знаком «правильного» общественного поведения, знаком реализации поведенческой модели (всегда «положительной»), заданной все той же рекламой.
Имитация бытия и его подмена — вот общий принцип рекламы. Призрачные и пошлые штампы рекламных роликов воспринимаются как подлинные ценности. Действительно же ценное и реально существующее даже не отрицается (так как в этом случае нужно было бы признать факт его существования), а просто игнорируется; его существование не признается. Сущее игнорируется, а не сущее утверждается и из этого возникает имитация бытия. Апогеем имитаторства является реклама маргарина (имитации масла), выдаваемого за настоящее сливочное масло. Главная онтологическая подмена в рекламе заключается в том, что человек оказывается важен не сам по себе, а только постольку, поскольку он пользуется тем или иным товаром. Перед нами не человек, а имитация человека, не жизнь, а имитация жизни. Однако «новые русские» охотно идут на такую подмену. Не умея жить и не зная подлинной глубины бытия, они с радостью подменяют ее, опираясь на рецепты из рекламы.
Однако все это далеко не безобидно. Имитация бытия за счет подмены реальности пустыми формулами, воспринятыми в конце концов в качестве подлинной реальности, составляет сущность деятельности главного великого имитатора нашего мира — Дьявола. Имитация, извращение истины, ложь — черты Дьявола, его сущность. Имитаторская культура «новых русских» в своей основе — дьявольское порождение.
Всеобщая имитация охватила наше общество и наши души. Так, имея глубокие корни в уголовной среде, «новые русские» более всего озабочены борьбой с организованной преступностью и взяточничеством мафиозных чиновников. Этот «морализм» становится официальной политикой, но насаждаемая и пропагандируемая государством «борьба» с преступностью и со злоупотреблениями бюрократического аппарата, условия для которого созданы самим этим государством, есть вернейший признак кризиса и ближайшего краха существующей системы. Однако «новые русские» менее всего обеспокоены реальной борьбой с преступностью (так как в этом случае им пришлось бы бороться самим с собой и с мафиозным государством, которое их вполне устраивает). Весь их «морализм» на самом деле скрывает страх. Дело в том, что мелкая буржуазия хоть и стремится чисто внешне копировать свой идеал — высшие слои общества, но на самом деле живет на уровне люмпенов. Более всего мелкая буржуазия боится не столько спуститься по социальной лестнице, сколько признать свое подлинное довольно низкое место и все силы направляет на создание видимости высокого стиля. Весь «морализм» мелкой буржуазии как раз и вызван этим страхом и этой нестабильностью. Морализм здесь компенсирует чувство страха и неполноценности от стремления занять чужое, несвойственное место. В основе морализма «новых русских» лежит все та же имитация.
Имитация есть основа номенклатурной коммунистической и криминальной посткоммунистической псевдомифологии. Вначале — имитация процветания, заботы о человеке, готовности к ядерной войне при отсутствии элементарных средств защиты в случае аварии на АЭС; теперь — все та же скучная имитация стабилизации, свободы, имитация реформ при полном сохранении и укреплении прежней номенклатурно-бюрократической системы, имитация капитализма и рыночных отношений, имитация создания среднего класса, имитация любого дела. При этом создаются лишь чисто внешние знаки, которые без внутреннего наполнения не имеют никакой ценности. Эта имитация рассчитана на формирование своеобразного мифа о России, направленного прежде всего на экспорт, на реакцию западных держав и банков. Мнение своего народа не принимается во внимание. Впрочем, учитывается, что народ с большим удовольствием верит в стократно повторенный миф и сымитированную реальность, чем в подлинную реальность, в которой все так плохо, страшно и безнадежно, что народ сам готов бежать от такой реальности в псевдо-миф имитаторов. При этом надо учесть, что одна из главных черт обывателя — оптимизм. Именно этот дешевый оптимизм (принципиальное невидение недостатков) и ложится в основу стремления к самообману, берущему начало в сталинских годах. Сочетание неподкупного оптимизма, энтузиазма, веселости, радости и счастья жизни, «чувства глубокого удовлетворения» днем и животного страха от звука проезжающего «воронка» ночью. Дневной самообман и отказ от ночной правды — вот основа миросозерцания советского человека и его «нового русского» потомка.
Часто отношения между массой и государством очень напоминают отношения между любовницей-мазохисткой и любовником-садистом. Массе не просто нравится, когда государство проявляет силу в обращении с ней, но она и любит государство именно за это насилие, она ждет и жаждет этого насилия, она требует от государства (своего любовника-садиста) этого насилия и только в нем достигает наслаждения. Не следует забывать также, что демократия есть лишь имитация народовластия. Демократия, как известно, есть порождение рабовладельческого строя. Она держится исключительно на спинах рабов, существует за счет рабов и стремится к превращению в рабов всех ради собственного процветания. Демократия существует только при условии существования рабов. Массовый человек всегда раб государства, так как он чувствует свою безликость и ощущает безликость государства (бюрократической машины), поэтому он и воспринимает государство как родное своей сущности. Массовый человек согласен отдать бюрократии свою свободу, так как ошибочно отождествляет существование огромного аппарата управления со стабильностью. Массы поклоняются безликой, но всевластной бюрократии, понимая, что она ограбила их, но униженно благодаря за подачки (имитацию процветания или стабильности). Однако непомерный рост бюрократического аппарата — свидетельство не укрепления государственной власти, а лишь имитация деятельности и даже сознательное и целенаправленное саботирование интересов государства и народа. Власть существует не для управления страной и не для служения обществу, а сама для себя — для установления системы привилегий и самообогащения (так, органы безопасности создаются, чтобы поддерживать порядок в государстве, но вместо этого устанавливают свой собственный порядок, основанный на насилии и подавлении). Цель власти — в формировании из самой себя узкой прослойки криминальных сверхбогачей. По этой причине во власть идут не порядочные и компетентные, а допускаются «свои», часто — бездарные и малообразованные, с легкостью нарушающие закон и заинтересованные больше в наживе. Они и создают имитацию управления страной.
Замечателен здесь тип «консультанта». Консультант — порождение имитации власти; он во всем противоположен реальному правителю, так как не собирается брать на себя никакой ответственности, не принимает никаких решений, не управляет, даже не советует, а только «консультирует». Консультант — не помощник правителя, а его прихвостень. Все характерные черты мелкобуржуазной культуры видны в нем: он паразитирует на правителе, на идее государственности, но по существу только дискредитирует ее. Наличие развернутой системы консультантов — свидетельство победы и стабилизации номенклатурно-бюрократической системы, работающей только на себя и полностью оторванной от народа. Имитация власти включает в себя и клятвопреступление — нарушение законов, собственных клятв и обещаний, издание указов, противоречащих Конституции, попрание основных прав человека. Клятвопреступление есть яркая черта имитации и отчуждения государства от человека. Причем массы не только видят эту имитацию и понимают правила игры, но и хотят, чтобы эта имитация продолжалась. Эта тяга к имитации власти сверху и снизу — свидетельство болезни нации и даже ее тяги к саморазрушению. Ситуация такова, что массы, не имея возможности изменить положение, идут к самоуничтожению и хоронят под собой всю систему имитации. Бюрократия чувствует эту опасность и вынуждена постоянно исправлять положение при помощи пропаганды. Здесь используется прием прививки: признанием частного вреда социального института или деятельности политика маскируется главное зло — вред всего института в своей основе и недееспособность политика. Общее негативное отношение к политику находит выход в критике его «отдельных недостатков», напряжение в обществе снимается, после чего политик объявляется гарантом стабильности и носителем всех возможных достоинств. Легкая и поверхностная критика «отдельных недостатков» (имитация критики) отвлекает внимание общественности от глубинного кризиса власти и позволяет имитировать перестройку, избежать реального изменения системы, что было бы опасно для бюрократии. В качестве противовеса насаждается идеология «мирных» (поверхностных, половинчатых) реформ, появляются призывы «не раскачивать лодку», «не менять коней на переправе» и т.д. (состояние «переправы» оказывается у нас перманентным и на деле превращается в болото, куда нас затянул очередной слепой и хромой мерин). Бюрократия всегда предлагает обществу (в целях сохранения своей власти) псевдомиф о стабильности.
Однако в своем ослеплении и общей имитации бюрократия не видит, Что отторжение государства от народа породило в нем тип «постороннего». Человек чувствует оставленность государством (которое он так любит), ненужность, отторгнутость. Он оказывается посторонним в государстве, где все вывернуто наизнанку и сымитировано, где чиновники, обязанные служить гражданину-налогоплательщику, всячески унижают его и оказываются «властью». Чиновник не служит обществу, а общество заставляет служить себе, получая, однако, от него зарплату (ни один монстр из западного «ужастика» не ведет себя по отношению к человеку так, как работники кладбищ, муниципальная милиция и чиновники любого ранга). Человек оказывается не хозяином над теми, кого нанимает служить себе, а становится их слугой и унижается теми, кому платит деньги из своих скудных средств. Ситуация становится абсурдной, когда человек оказывается вынужденным сам выполнять работу за тех, кого он для этого нанимает. Маленький человек оказывается посторонним для своего языка, в котором появляется огромное количество непонятных ему иностранных слов, от товаров, назначение которых ему неясно, он чувствует себя посторонним на улицах родного города, увешанных иностранной рекламой, он посторонний и в собственном народе, который разделился на «старых» и «новых» русских. В криминальном добывании больших и даже малых денег каждый оказывается сам за себя. Посторонний государству, своей стране, своему народу, своей семье и даже самому себе он не знает, что делать. Обычно в нормальном, здоровом обществе боятся чужого, отторгают его и стремятся уничтожить. Феномен постороннего иной в своей основе. Посторонний — это не чужой. Посторонний сам боится всех, но так как все друг другу посторонние, то все друг друга боятся и стремятся скрыться, либо снимают страх агрессивным поведением и насилием. Внутри посторонних, однако, вырабатывается при особых условиях и особая псевдогероическая мифология. В моменты национальных катастроф, когда гордость за родину сменяется горечью унижения и презрения, появляется тип эгоцентрика-индивидуалиста, аморалиста, стремящегося только к удовлетворению своих животных потребностей. Горечь унижения он снимает за счет агрессии, за счет унижения и убийства ближнего. Этот тип — не сверхчеловек, не герой, хотя он и считает себя таковым, а взбесившееся быдло, бешеный пес; это лишь имитация героического типа, псевдогероизм. Агрессивность — это всегда драма неполноценной, невоплотившейся личности, инфантильный протест против сложностей и глубины взрослого мира, детская иллюзия, что все проблемы можно решить кулаком.
Ребенок, мальчик 5-6 лет, ища образец для подражания, обращается к личности фольклорно-мифологического героя, перенося его качества на отца. Вторично это обращение происходит в 11-12 лет, когда мальчик стремится самоутвердиться. Результатом этого может быть стойкое и профессиональное влечение к спорту, причем именно «силовым» его видам. Но здесь происходит удивительное переключение: от стремления защищать добро, подражая в этом герою, подросток переходит к культу грубой силы и даже к культу насилия. Это связано с утратой человеком в подростковом возрасте нравственных ориентиров, которые в это время переходят из детски-неосознанных, естественных, во взросло-осознанные, воспитанные. На границе же между ними нравственные ориентиры на какое-то время утрачиваются. Поэтому «героизм» подростков часто аморален, граничит с преступлением; это псевдогероизм. Сохранение преклонения перед культом силы, перед культом «крутого» героя у взрослого мужчины — одно из ярких свидетельств его инфантилизма, остаток детского поиска авторитета, неполноценности и бунта против проблем бытия. Отсюда же — и столь большая популярность фильмов о супермене и бэтмене. Маленький человек, видя, как такой же как и он самый обыкновенный человек простым переодеванием превращается в героя-сверхсилача, мечтает о том, что однажды и он станет «героем», исключительной личностью. Этот псевдомиф становится настоящей драмой невоплотившейся личности, ожидающей кардинальных перемен, перелома в судьбе, в жизни — без каких-либо попыток действительно изменить ее. Вместо этого мы видим люмпенизацию масс и связанную с этим идеализацию агрессии, уголовной и тюремной культуры. Героический псевдомиф также оказывается лишь имитацией. Психология «нового русского» — это психология малообразованного, малокультурного и поэтому озлобленного на весь мир подростка. Преступление возбуждает его и становится нормой жизни; без преступления (и возбуждения от него) он уже не может существовать, как наркоман без наркотика.
Гипертрофированная мужественность, агрессивность есть всегда признак подавляемой таким образом неполноценности, поэтому мы можем говорить в данном случае о псевдогероизме и о псевдомифе. Однако «накачивание» мускулов является знаком не только мужественности, но и спортивного образа жизни. При этом у «новых русских» спортивный образ жизни является синонимом здорового образа жизни, хотя (судя по статистике заболеваний) на самом деле эти понятия чаще всего не совпадают. Истеричная тяга к здоровому (точнее — спортивному) образу жизни перенята нашими «новыми русскими» у американцев, т.е. является не самостоятельной, а подражательной (как и вся культура «новых русских»). Спортивность компенсирует убогое интеллектуальное, духовное развитие, либо даже полное его отсутствие. Здесь мы видим и пример подмены, самообмана: понятие «спортивность» подменяет собой понятие «здоровье» (среди «новых русских» «качков» по статистике очень много алкоголиков и наркоманов); оба понятия сливаются, однако спортивность лишь имитирует подлинно здоровый образ жизни. Такая спортивность становится эталоном жизни и признаком богатства. Богатый человек должен быть здоровым. «Новый русский» не является богатым, поэтому он обращается только к знаку — спортивности. Один из главных признаков кризиса и упадка государства — расцвет культурной жизни. Политическая, социальная, экономическая жизнь может быть полностью разрушена, но тем более яркие и болезненно-причудливые формы обретает культурная жизнь, которая компенсирует пришедшие в упадок другие сферы деятельности человека и государства и имитирует полноту и стабильность жизни. Неожиданно появляются и ярко расцветают самые экстравагантные литературные, философские, художественные идеи и школы. Но такое искусство и культура опираются не на подлинное творчество, не на миф, а лишь имитируют их. Как правило, это искусство и культура периода упадка обретают символистские формы, так как символ и есть имитация мира и мифа. Символизм — это грубая имитация мифа о мире. Искусство периода упадка и имитации удачно названо «декаданс» (упадок, разложение, вырождение). В нашей ситуации положение ухудшается также и имитацией творца: гуманитарная интеллигенция (творец духовных ценностей) была уничтожена и ее место заняла техническая интеллигенция (с ее механистическим и материалистическим максимализмом), а теперь и она уступила место малообразованной шпане и «новым русским» дельцам от культуры, которые не способны творить, а только имитируют творческий процесс. Именно поэтому, заметим кстати, «новые русские» планомерно уничтожают средний класс общества. Дело не только в том, что средний класс есть основа всякого здорового общества, а «новые русские» заняты созданием мафиозного государства. Дело еще и в том, что именно в этой среде
совершаются и великие культурные перевороты, революции духа. «Новые русские» же, имитируя культурную жизнь, низводят квалифицированный труд и всякое творчество до уровня грязной, тяжелой и бессмысленной работы, что является необходимым условием подавления творческой личности.
«Новая русская» культура в завершенном виде явила себя в музыкальных клипах и рекламных роликах (наиболее высокооплачиваемое и высокодоходное сегодня «творчество»). Все их содержание (особенно песен) говорит о торжестве инфантилизма, а пение на концертах под фонограмму— признак не только бездарности, но и яркая иллюстрация процесса всеобщей имитации. Болезненная подростковая сексуальность и игровая мафиозность (продолжение детской игры в «казаки-разбойники», подросткового ухарства в набегах на чужие садовые участки за яблоками и ягодами, агрессивность переходного возраста и детское увлечение убогими американскими боевиками «про мафию») — вот их основная направленность. Можно сказать, что культура «новых русских» есть инфантильная имитация взрослого мира, но с его полной примитивизацией. Это имитация здоровья и жизни при общем коматозном состоянии всех сфер бытия или даже их смерти.
А может быть «новые русские» есть лишь результат прогрессирующей мутации, вызванной аварией на Чернобыльской АЭС? Ведь даже название «новые русские» есть псевдомиф, имитация, паразитирование на русской нации. Русские всегда не прагматики. В своей деятельности они интересуются не конкретным и близким полезным результатом, а «вечными вопросами». Поэтому «новые русские» воспринимаются скорее как чужеродное и антинациональное образование. «Новые русские» по всем признакам явление антирусское. Итак, мы видим, что вся культура «новых русских» построена на имитации, подмене, на создании псевдомифа, что является следствием деятельности Дьявола в нашем мире. Если в классическом мифе образ и его значение нерасторжимы, связь между ними прямая, то в новом псевдомифе появляется знак как образ, в котором значение зачастую противоположно изначальному образу. Значение уже не связано прямо с образом, а подразумевается, причем внутреннее содержание подменяется внешней видимостью и имитацией. Современные псевдомифы хотя и могут нести в себе древние мифологические модели, парадигмы, структуры и мифологемы, но уже не являются продуктом постоянного и естественного возвращения мифа, а навязываются людям извне (как навязывается и весь новый образ жизни) и сознательно формируются в целях достижения определенного политического результата. Главный критерий, при помощи которого можно распознать псевдомиф, — разрыв и даже противоречие между видимым, подлинным и подразумеваемым. Когда подразумеваемое не появляется спонтанно и бессознательно из видимого и реального, а навязывается ему путем долгих объяснений (промывки мозгов) и имитации, то мы и имеем дело с политическим псевдомифом. Попытка возродить ушедший национальный миф в качестве государственной идеологии и навязать его насильственно и искусственно в качестве мировоззрения людям — еще одна разновидность политического псевдомифа.
«Новорусскому» псевдомифу может противостоять только мифология едва сохранившейся прослойки русской интеллигенции. Русская интеллигенция — это не то же, что интеллектуалы, не то же, что «работники умственного труда» (в России может быть «интеллигентный рабочий»). Это образование чисто духовное, иррациональное, мифологическое (без сомнения, эпосом русской интеллигенции является роман Б. Пастернака «Доктор Живаго»). Миф интеллигенции заключается прежде всего в том, что она — творец новых духовных ценностей и даже творец нового мира, демиург. Интеллигент — это колдун, так как он творит при помощи магии слова. Он — носитель тайн, связанных с действием магических сил. Однако в глазах массы творческой силой может обладать только государство, а в роли мага всегда выступает правитель. Поэтому масса видит в интеллигенции соперника государству и ненавидит ее, считая чуждой своим интересам и интересам обожаемого массой государства. В споре между интеллигенцией и чиновничеством масса встает на сторону государства (даже когда то унижает массу), ибо только в нем видит родное себе. Связанный с чистой мыслью, с чистым разумом, интеллигент соотносится со стихией воздуха. Он поднимается над массой не касаясь убогой реальности и низкой материи; он словно бы «витает в облаках». Но именно этого масса и не может простить интеллигенции. «Воздушность» ее масса воспринимает как пустоту и неосновательность. От этого в глазах массы интеллигент — существо второстепенное. Воздух также отождествляется с чистотой. Чистота же мысли воспринимается массой как отвлеченность от «нужд повседневности», абстрактность и отвергается. Антиинтеллектуализм массы есть по сути инфантильная ненависть к чистоте. Интеллектуальный труд воспринимается массой как безделие, за которое вовсе не надо платить денег. Следует даже заставить наконец-то «этих бездельников» заняться конкретным и нужным трудом — таскать камни, валить деревья, копать землю, торговать в ларьке и т. д. В мифологии массы высшую ценность имеет лишь физический труд и его атрибуты — мускулы, сильные руки и ноги и т. д. Голова же — лишний орган; она должна быть как можно меньше, либо ее вовсе не должно быть. Тело борется здесь с головой, а масса — с «гнилой интеллигенцией», у которой слабое тело и вечная усталость от умственного напряжения непонятного толпе. От головы — все неудобства мира («рыба гниет с головы», а отдуваться за это приходится «хвосту» — ни в чем не повинной массе); мозг вызывает недоверие, переходящее в ненависть. Лучше, когда голова замещается половым членом. Тогда все встает на свои места в псевдомифе «новых русских» с их навязчивой фаллофилией.