Каждый из островов, входивших в состав Светлейшей республики, имел свою особенность и индивидуальность. Об острове Мурано с его знаменитым стеклом читатель уже знает, остров Бурано специализировался на производстве кружев, существовали и так называемые «острова-больницы», известные на весь мир: Сан-Клименте, Сан-Серволе, Лазаретто-Веккио (от названия последнего в русском языке и появилось слово «лазарет»).
Направляясь из Венеции к острову Мурано, суда неизменно проходят мимо вырастающего из воды острова Сан-Микеле. В начале XIX века был засыпан землей канал, разделявший острова Сан-Микеле и Сан-Кристофоро, и образовавшийся большой остров обнесли красной кирпичной стеной. Здесь и расположилось городское кладбище, первые могилы которого были вмурованы в пол собора Св. Михаила. До этого венецианцы хоронили своих усопших на церковных участках и в стенах самих храмов; в древние времена похороны в Венеции напоминали похоронные обряды Египта и Древнего Востока. Покойника клали на усыпанный пеплом пол, и, заслышав заунывный звон колокола, люди шли в дом усопшего. На улице, у входа в дом, священники пели «Miserere» (заупокойный католический гимн) и псалмы. Оставшийся в живых супруг должен был на людях выражать свое горе самым энергичным образом: кататься по земле, рвать на голове волосы, непрерывно вопить и стонать. Когда завернутого в полотно и покрытого черным бархатом покойника уже собирались выносить, то, как бы желая помешать этому, вдовец или вдова (иногда старший из присутствующих) бросались на порог дома, и его нужно было оттаскивать.
Во время похоронной процессии впереди обычно шел священник в сопровождении служки и двух монахов, которые продолжали распевать «Miserere», а родные и друзья покойного выли и голосили, не смолкая ни на минуту. За ними следовали пожилые женщины в черных платьях, которые заламывали руки, били себя в грудь и, слезливо причитая, расхваливали добродетели усопшего. Этих плакальщиц приглашали за небольшую плату, чтобы они помогли семье выразить свое горе и свою скорбь. Обряд этот считался достойным памяти и приятным душе усопшего.
Вой этот не утихал и у самой могилы, и обычай этот держался веками. Церковь энергично боролась с ним, но все было тщетно, и искоренили его лишь под угрозой отлучения. Следует указать и на такой факт: бедняки нередко выставляли своих умерших родственников на несколько дней на улицу, чтобы растрогать сердца сердобольных прохожих в надежде получить милостыню.
Когда городские власти в санитарных целях перенесли кладбище на остров Сан-Микеле, получилось так, что венецианцев, всю свою жизнь проводящих рядом с водой, в последний путь тоже провожают волны лагуны, несущие погребальную гондолу.
Остров Сан-Микеле расположен совсем близко от Венеции, но после городской суеты поражают царящие здесь безмолвие и спокойствие. Вход на кладбище идет через прекрасный готический портал, увенчанный статуей св. архангела Михаила, и через монастырский клуатр с колоннадой.
Кроме кладбища на Сан-Микеле есть ряд зданий, представляющих интерес в архитектурном отношении. Окруженные зеленью, здесь теснятся друг к другу сооружения, которые своими небольшими размерами как нельзя более подходят к масштабам самого острова. В северном углу острова расположилась церковь Сан-Микеле ин изола (in isola — на острове), которую начали строить в 1469 году, поэтому она является одним из самых ранних произведений архитектуры Возрождения в Венеции. Некоторые считают эту церковь и самым лучшим творением того времени. Сложенная из белого камня, она радует взгляд своими спокойными формами, изящными пропорциями и благородным декором. Белый фасад этой церкви — первый, выполненный из белого камня; до этого все строили из кирпича. Возводил ее зодчий Мауро Кодусси, которого современники удостоили восторженных и вполне заслуженных похвал. Несмотря на сдержанность украшений, церковь оставляет впечатление нарядности и праздничности. Фасадную стену ее завершают высокая центральная арка и две низких полуарки.
Столетие спустя был устроен дворик церкви, а в 1460 году сооружена колокольня с восточными мотивами. Рядом с церковью, прямо над водой, стоит увенчанная куполом и украшенная колоннами и скульптурой капелла. Она была построена в 1540 году зодчими Г. Бельгамаско и Я. Сансовино в более классических формах, поэтому представляет собой следующую ступень архитектурного стиля эпохи Ренессанса.
В давние времена на острове Сам-Микеле располагался монастырь. В XIX веке австрийские завоеватели использовали его в качестве тюрьмы, в которой томились многие венецианские патриоты. Само городское кладбище со стенами, причалами и кирпичными павильонами было устроено значительно позже (1872-1881) по проекту архитектора А. Форчеллини. «Город мертвых» на острове Сан-Микеле разделен на улицы и площади; усопшие тоже разделяются здесь по национальности и вероисповеданию, по богатству и знатности. Здесь покоится много славных имен, например композитор и дирижер Луиджи Ноно — потомок знаменитого скрипичного мастера Антонио Гварнери. Японцы приносят цветы на могилу почитаемого ими художника Кареано Огаты… За полукруглой стеной расположилась католическая часть кладбища, на православной самым богатым является надгробие с лежащей фигурой в стиле модерн, принадлежащее безвестной девушке из семьи Капланских.
В русской части кладбища упокоился сын кавалегардского полковника Сергей Павлович Дягилев — театральный и художественный деятель, организатор Русских сезонов и создатель художественной труппы «Русский балет Дягилева». Восемнадцатилетним юношей в 1890 году приехал он в Петербург из Перми, а впоследствии сам о себе писал так: «Я — художник без картин, писатель — без собрания сочинений, музыкант — без композиций». Несмотря на это, имя его стоит в ряду самых выдающихся мировых деятелей искусства и культуры. Это был человек-уникум, человек-эпоха, поэтому «своим» его считали художники и писатели, композиторы и музыканты, певцы и балетмейстеры, хореографы и художественные критики.
Это же отмечает и С. К. Маковский (сын художника К. Е. Маковского) (критик и искусствовед С. К. Маковский был основателем и долгие годы редактировал популярные до Октябрьской революции художественные журналы «Старые годы» и «Аполлон»), который писал, что С. П. Дягилев «совмещал в себе вкусы многообразные, сплошь да рядом противоречивые, утверждая художественное всеприятие, эклектизм… В этом эклектизме Дягилева многие видели признак непостоянства и… безудержного тщеславия: только бы удивить, озадачить, остаться неожиданным, «не повторяющим себя»!.. Будем справедливы, признаем, что «непостоянство» Дягилева происходило не только из желания угодить моде или парадоксальной необычности. Он действительно умел загораться, вдохновенно настраивать себя от прикосновения к чужому творчеству, как бы оно ни проявлялось, когда это творчество казалось ему искренним, подлинно живым, гениальным. В новизну он верил как в откровение, до конца жизни искал, предчувствуя какое-то окончательное, решающее благовестие красоты… Иностранцы относились к Дягилеву менее строго, признание его заслуг покрывало насмешливое недоверие к его новшествам и к нему лично».
Завершением жизни С. П. Дягилева стали сенсационные Русские сезоны в Париже, сообщения о которых не сходили со страниц газет и журналов французской столицы. Во французской «Энциклопедии современного театра» сказано: «Нам не важно… что Дягилев не был ни музыкантом, ни декоратором, ни художником. Мы хорошо знаем, что без него, без его живительного гения не было бы ни русских балетов, ни, что особенно важно, художественного движения, возникшего из этих спектаклей, о которых будут долго помнить».
Сила этого движения была столь велика, что повлияла не на одно только искусство, но и на многие другие стороны французской жизни — интерьеры домов, стиль одежды и даже на рисунок бижутерии.
Еще в 1890 году С. П. Дягилев вместе со своим другом Д. Философовым (будущим общественным деятелем) путешествовал по Европе, и в числе других городов посетил Венецию. Вернувшись в Петербург, не переставал восхищаться этим городом и с гордостью показывал всем большую фотографию, на которой был изображен в гондоле вместе с Д. Философовым.
Впоследствии С. П. Дягилев еще не раз бывал в Венеции, которая стала его любимым городом. Первая мировая война застала его за границей, после Октябрьской революции он мечтал приехать в Россию и не хотел думать о том, что никогда больше не увидит родину.
В 1929 году он вдруг захотел построить на острове Лидо театр для небольшой (человек на 10-15) труппы Сергея Лифаря. Как он говорил сам — «для новых художественных исканий». Однако на острове С. П. Дягилев тяжело заболел, и С. Лифарь так вспоминал потом о последних днях своего великого учителя и друга: «Иногда — особенно по ночам — Сергей Павлович начинал вспоминать свою молодость, свое студенчество; говорил, что это было самое счастливое время всей его жизни; рассказывал свое путешествие по Волге на Кавказ и плакал, вспоминая Волгу — красивейшую русскую реку — и левитановские пейзажи… тосковал по России, которой никогда не увидит. С нежностью вспоминал о первых выездах за границу, о первом путешествии в Италию — о первой Венеции, о первой Флоренции, о первом Риме».
19 августа 1929 года С. П. Дягилев, в возрасте 59 лет, скончался в Венеции от заражения крови. Хоронили его только друзья и знакомые, так как своей семьи он не завел. На его могиле лежат балетные пуанты и лапти, а на могильной плите по-русски и по-французски выбита надпись: «Венеция — вечная вдохновительница наших успокоений».
На православной стороне кладбища похоронен и композитор Игорь Стравинский, жизненный путь которого окончился в Нью-Йорке. По желанию композитора прах его после смерти перевезли в Венецию, а траурная церемония прощания состоялась в соборе Дзаниполо. Затем гроб с телом великого композитора и дирижера установили на траурной гондоле, украшенной цветами, и перевезли на остров Сан-Микеле. На могиле Игоря Стравинского лежат билеты в театр; рядом с мужем похоронена и Вера Стравинская…
В День Всех Святых помянуть усопших на кладбище Сан-Микеле приходят их родственники. Но если останки не принадлежат выдающимся людям, их через десять лет выкапывают и помещают в урну, чтобы освободить место другим усопшим…