Психология власти

О психологии власти мы можем говорить как о психологическом явлении в таком смысле: осуществляющий власть и подчиненный власти имеют определенные, общественно сформированные предрасположения, которые приводят к тому, что а) эти лица в большей или меньшей степени хотят занять положение в обществе, которое обеспечит им власть или позволит сохранить максимально возможную автономию по отношению к власти или, наконец, подчинит их чьей-либо власти; б) они в большей или меньшей степени приспособлены к тому месту в иерархии власти, которое они занимают, и вследствие этого лучше или хуже выполняют функции, вытекающие из политической роли, предписанной им (с их участием или без него) обществом. Определяя таким образом психологическую природу явления власти, нужно сразу же подчеркнуть связь между психологической и общественной природой власти. Стремление к власти или уход от нее. лучшее или худшее приспособление к ней — все это психологические явления. Однако фактический доступ к власти, характер отношений власти, методы ее осуществления — это социальные явления, определяемые общественной системой в целом, и прежде всего экономическим строем общества и вытекающей из этого уклада классовой структурой. Если бы власть была только психологическим явлением, ее распределение и осуществление полностью соответствовало бы психологическим чертам индивидов. Однако в действительности так не происходит, о чем убедительно свидетельствует вся история ожесточенной борьбы за власть, за методы ее осуществления, за ее границы. Конфликт между психологическими предрасположениями индивидов и их местом в политической структуре вытекает прежде всего из того, что власть — это явление и общественное, и психологическое. В качестве общественного явления она подчиняется объективным законам, независимым от человеческих представлений и стремлений, вытекающим, говоря в самой общей форме, из процесса общественного развития, в котором экономическое развитие играет решающую роль. Как явление психологическое она существует в сфере восприятий и переживаний личности и зависит от. сложных, формируемых не только под воздействием общества, его экономики и его культуры черт личности людей, над которыми власть осуществляется. Диалектика этого взаимоотношения социальной и психологической природы власти представляет собой важный аспект психологического анализа политических отношений.

При рассмотрении психологического аспекта власти перед нами возникает несколько вопросов. Во-первых, какие психические предрасположения приводят к тому, что одни люди стремятся к власти, в то время как другие избегают ее; какие общественные и личностные условия формируют эти предрасположения? Во-вторых, какова зависимость между методами осуществления власти и борьбы за власть, с одной стороны, и чертами психики людей, участвующих в этой борьбе, — с другой; являются ли определенные черты психики функциональными по отношению к существующим политическим условиям и как это воздействует на отбор людей, осуществляющих власть? В-третьих: каковы механизмы и психологические источники политических конфликтов и как они соотносятся с общественными условиями, порождающими эти конфликты? Все эти вопросы затрагивают то, что я называю психологическим аспектом политических явлений. Но я отнюдь не считаю, что ответ на них мог бы исчерпать проблему в ее более широком аспекте, выходящем за рамки психологии. Тем не менее эти вопросы являются важными, без их уяснении не может существовать законченная теория социологии политических отношений.

Психологические явления, связанные с отношением людей к власти, и в прошлом представляли собой предмет оживленных дискуссий о роли психологии в политике. Некогда считали, что всем людям свойственно стремление к власти, как, например, всем людям (если не считать отдельных индивидов, которые вследствие своей немногочисленности трактовались скорее как исключение) свойственно более или менее сильное стремление к материальным благам или признанию. В действительности во многих теориях общественной стратификации неравный доступ к материальным благам, образованию, престижу и власти принимается за основу дифференциации, исходя из предположения, что каждая из этих четырех ценностей служит объектом почти всеобщих стремлений. Однако отношение люден к власти обнаруживает интересную амбивалентность, значительно более сильную, чем отмечаемая амбивалентность отношения к материальным благам, образованию и престижу. Эти три ценности вызывают почти всегда либо положительные, либо нейтральные ощущения и только в исключительных случаях, у групп или индивидов, составляющих абсолютное меньшинство,— отвращение. В то же время масть у одних возбуждает сильные положительные ощущения, выражающиеся в страстном стремлении к власти, а у других — не менее сильное отвращение, выражающееся в ее отрицании, в уклонении от любых функций осуществления власти итак далее. Уже сама амбивалентность ощущений, которую вызывает власть, должна стать предметом размышлений. Зависит ли это только от того, какой является эта власть? Наверняка нет, так как в одно и то же время одна и та же власть вызывает весьма различные реакции у разных людей. Но это зависит не только от постоянных черт личности, так как один и тот же индивид по-разному относится к власти в различных системах общественных отношений. Следовательно, мы имеем дело со взаимным проникновением и взаимным сцеплением психических предрасположений, имеющих довольно постоянный характер, и внешних по отношению к личности условий, не зависящих от психических черт этой личности.

В последующих рассуждениях меня интересует только первая сторона проблемы — тип психических предрасположений по отношению к власти, их корни и их последствия. Рассматривая этот предмет с точки зрения типологии, можно сказать, что люди по отношению к власти занимают две позиции: либо ее ищут, либо ее избегают. Я говорю здесь о позиции в отношении к собственному участию в осуществлении власти, оставляя в стороне вопрос о поддержке или отказе в поддержке, подчинении и отсутствии подчинения по отношению к власти, осуществляемой кем то другим. Иван может лично избегать функций, связанных с осуществлением власти, хотя одновременно к существующей власти — государственной, профессиональной или какой-либо иной — может относиться доброжелательно, испытывать к ней положительные эмоции и подчиняться ей. А Петр может испытывать чрезвычайно сильное желание властвовать и добиваться власти различными средствами, хотя одновременно по тем или иным причинам может отказывать в уважении и подчинении той или иной существующей в данный момент власти. В психологической интерпретации явления власти нас главным образом интересуют наличие стремления к власти или к избеганию ее, а также вытекающее из него стремление участвовать в политической жизни или, наоборот, избегать участия в ней.

Поиски и избегание власти являются крайними ситуациями определенного континуума, в рамках которого мы можем выделить следующие явления, выступающие с различной интенсивностью:

а)    участие в политической жизни;

б)    интерес к политической жизни и ее механизмам;

в)    информированность о политической жизни.

Между этими показателями отношения к власти существует определенная связь: информированные, как правило, больше интересуются политикой, чем не информированные, а интересующийся политикой чаще активно участвует в политической жизни, чем не интересующийся.

Активисты — это люди, позиция которых по отношению к политике и к власти как центральной категории политики является активно ищущей. Они не обязательно должны в данный момент одобрять или поддерживать существующую власть, но, что касается власти как таковой, они придерживаются позитивных позиций. Они убеждены в том, что власть является важной категорией, что она представляет собой привлекательное благо, и сами активно стремятся к получению ее — для себя или для группы, членами которой они являются. В результате они интересуются политическими проблемами и информированы о них. Степень подлинной информированности может быть различной, в зависимости как от черт индивида (например, от уровня его общего образования), так и от черт системы (например, от степени ознакомления общества с важной политической информацией); но в рамках этих различий активисты относительно хорошо информированы.

Компетентные наблюдатели интересуются политикой, понимают ее значение и сами хорошо информированы о ней, но одновременно не стремятся принимать участие в политической жизни. Если они и участвуют в ней, то это обычно происходит под воздействием каких то доводов, которые они считают доминирующими (например, они могут стать членами политического руководства в условиях, когда их отечество находится в опасности, но возвращаются к другим занятиям, которые они предпочитают, после того, как угроза миновала). они интересуются политикой, имеют свое мнение о ней и могут оказывать политическое воздействие на собственную среду как лица, формирующие мнение. Такой тип людей часто встречается среди ученых, писателей, а также во многих других профессиональных группах.

Компетентные критики отличаются от вышеназванной категории тем, что их отношение к осуществлению власти или вообще к политике является категорически отрицательным. Их интерес к политике тесно связан именно с остро ощущаемым отвращением к политической деятельности. Они информированы о ней именно потому, что занимают по отношению к политике весьма отрицательную позицию.

Пассивные граждане относятся отрицательно или нейтрально к осуществлению власти и не интересуются политическими делами, хотя бывают о них достаточно, а иногда даже хорошо информированы. Их информированность является функцией не отношения к политике, а места, занимаемого ими в обществе, например функцией высокого уровня общего образования, что приводит к тому, что обо всех областях человеческой деятельности, в том числе и о политике, они хорошо осведомлены. Их информированность может основываться на том, что как граждане они считают себя обязанными приобрести определенные знания о политической жизни, хотя к политическим проблемам относятся равнодушно или неприязненно. По существу, это аполитичные граждане страны, хотя и не отчужденные.

Аполитичные и отчужденные — это люди, которые чрезвычайно отрицательно или просто отрицательно относятся к личному участию в политике, не интересуются политикой и мало о ней знают. Они живут как бы за рамками патетической системы и отвергают ее более или менее решительным образом.

Социолога политики интересует, каковы психологические механизмы, склоняющие людей к активному участию в патетической жизни, в особенности к активному стремлению к власти, или, наоборот, к уклонению от участия в политической жизни. Основываясь на отмеченных выше различиях между активными и пассивными участниками политической жизни, можно сконструировать типологию людей, связывающих свою жизнь с патетикой; основой этой типологии могут служить различия мотивов, по которым люди включаются в патетическую деятельность. Я говорю о мотивах в психологическом смысле, а не с точки зрения обоснований, которые люди склонны сообщать другим или даже формулировать для самих себя. Между подлинными мотивами наших действий и тем, что мы склонны объявлять в качестве этих мотивов, нередко существует значительное различие, которое временами, но далеко не всегда, мы осознаем. Психологические мотивы, склоняющие людей добиваться власти или участвовать в ее осуществлении, могут быть эгоцентрическими или социоцентрическими (последние часто называют общественными). Под эгоцентрическими я понимаю такие мотивы, которые концентрируются на собственной личности действующего или, возможно (при несколько более широком понимании этого термина, что представляется обоснованным по отношению к макрообщественной категории, каковой является власть), на лицах, наиболее близких данному индивиду (например, на семье). Под социоцентрическими я понимаю в данном случае мотивы, которые концентрируются на благе какой то более широкой группы людей: нации, класса, человечества, жителей данного города или области. Эгоцентрические и социоцентрические мотивы не обязательно должны исключать друг друга: например, кто то может испытывать сильное желание служить отчизне и одновременно — сильное желание прославиться; эти два мотива поведения часто взаимно усиливают друг друга и ведут к одному и тому же типу действий.

Одновременно мы можем выделить два вида отношения индивида к власти, которую он осуществляет или к которой стремится: инструментальное и автономное. Критерии различия в данном случае следующие: власть может цениться в силу каких то ее собственных достоинств (автономное отношение) или исходя из того, чего можно достичь, обладая ею (инструментальное отношение). Если при социоцентрических мотивах, побуждающих людей активно участвовать в политике, подход к власти всегда инструментален (так как в ней видят средство для того, чтобы что то сделать для общества), то при эгоцентрическом подходе к мотивам стремления к власти проявляется как эгоцентрическое, так и инструментальное к ней отношение. Особым случаем, в какой то мере соединяющим автономный и социоцентрический подход к власти, было бы стремление к обеспечению собственной группе власти над другими ради самих достоинств, приписываемых власти. Однако я опускаю этот случай, исходя из того, что рассматриваю власть с точки зрения индивида. «Власть группы» является категорией иного типа, которая требует отдельного анализа.

Власть, понимаемая социоцентрически и инструментально, то есть власть как служение обществу, может иметь место в различных исторических ситуациях и  вследствие этого различно оцениваться в зависимости от того, какой группе и каким образом она должна служить. Однако если осуществляющий власть или добивающийся ее руководствуется такими мотивами, то в его отношении к власти нет стремления к личной выгоде. В условиях социалистической политической культуры и на основе социалистической идеологии именно такое отношение к власти и к участию в политической жизни ценится выше всего, как отражающее зрелую форму политической активности.

Однако социолог не может игнорировать того факта, что люди включаются и политическую жизнь не только тогда, когда понимают свое участие в ней как служение обществу. Выделенный мной третий тип психологического отношения к власти, в котором соединяются эгоцентрический и инструментальный подходы, имеет широкое распространение в истории. Всегда находятся люди, которые ищут во власти средства для получения каких-либо личных выгод. Этими выгодами могут быть разнообразные материальные блага, слава, престиж, безопасность, доступ к каким то интересным кругам общества, в которые обычным путем трудно проникнуть, и т. п. Такой человек ценит власть не саму по себе, а исходя из того, что она может ему дать. Он не рассматривает ее как служение обществу, хотя может осуществлять ее так, что это принесет выгоду какой то группе.

Отрицательная оценка, которую обычно находит в нашей культуре этот тип мотивации участия в политике, связана не столько с последствиями политической деятельности, осуществляемой из эгоцентрических и инструментальных побуждений, сколько с тем, что доминирующий моральный образец определяет политику как служение обществу и вследствие этого отклоняет не совпадающую с этим образцом эгоцентрическую мотивацию стремления к власти. Было бы весьма интересно систематически проследить процесс возникновения и укрепления такой именно нормативной концепции власти. Ведь не принято считать, что такая деятельность, как выпечка хлеба, шитье одежды или выращивание зерна, должна осуществляться из чьих то социоцентрических побуждений, хотя хорошо известно, что эта деятельность имеет очень важное значение для общества. Одновременно считается, что социоцентрическая мотивация должна сопутствовать занятиям искусством, научным поискам и в особенности участию в религиозной и политической деятельности. Священник и политик испокон веков воспринимаются как люди, которые обязаны подчинить свою деятельность служению высшей миссии, общественному благу, а не личной выгоде. Отход от этой нормы — что также нередко бывало в истории — всегда оценивается более строго, чем стремление у людей, исполнявших другие общественные функции, к получению личных выгод. Это — интересное и важное для политической жизни явление культуры. Однако из него не следует, что эгоцентрические мотивации в действительности проявлялись редко и поэтому представляют собой малозначащий элемент рассматриваемой здесь проблемы.

Среди эгоцентрических мотиваций самой простой и не требующей слишком сложных объяснений является та, о которой уже шла речь: эгоцентрическая и инструментальная. То, что кто то может стремиться к власти, чтобы получить какие то личные выгоды, не требует сложных психологических обоснований, так как это связано с довольно распространенным стремлением получить блага, которые высоко ценятся в обществе и поэтому являются объектом притязаний. Более сложным может быть отношение к власти тех, кто оценивает ее автономно, хотя и эгоцентрически, то есть добивается власти ради удовольствия, которое она дает сама по себе.

Выше я принял точку зрения, что власть не всеми рассматривается как привлекательное благо. Некоторые вообще избегают се, другие будут стараться получить ее, но не потому, что ценят ее саму по себе, а из-за выгод, которые ожидают от нее для себя или для группы, которой хотят служить. Однако есть и такие, кто видит во власти прежде всего автономное благо, обладание которым дает им какое то особенное удовольствие. Это удовольствие не зависит от тех выгод, которые они могут сверх того получить для себя или для своей группы благодаря использованию власти. У многих людей автономные и инструментальные мотивации по отношению к власти тесно переплетаются между собой, но есть и такие, у которых именно автономная мотивация — когда власть ценят как таковую, а не из-за того, что она может дать индивиду или группе,— господствует безраздельно и определяет отношение к власти.

Среди людей с такой мотивацией можно выделить два основных типа. Один — это те, для кого власть является чем то вроде игры, «развлечения». Ф. Знанецкий, который первым обратил внимание на существование подобного отношения к власти, отнес политиков к широко понимаемому типу люден игры. Отмечая, что мотивации людей, активно участвующих в политической жизни, бывают весьма различными, можно, однако, согласиться со сформулированной Знанецким характеристикой политиков как людей игры, но следует помнить, что в представленном мною подходе это лишь один из четырех психологических типов людей, участвующих в политической жизни. Необходимо заметить также, что Знанецкий в своих выводах опирался на узкий, доступный ему материал для наблюдения.

«Человеком игры,— пишет Знанецкий, — мы называем того, у кого в зрелые годы превалируют определяющие тип личности стремления, развитые под влиянием групп сверстников, с которыми он общался в детстве и молодости… Игрой является любое действие, осуществляемое свободно и стихийно и доставляющее положительные эмоции от его совершения» ».

Определяя таким образом людей игры, Знанецкий выделяет среди них три основных типа: людей светской игры, людей политической игры и воинов 6. «Значительная часть общественной жизни взрослых,— пишет он,— говоря точнее, светская жизнь, политика и война, является по своей сути детской игрой, сохраняющей все основные черты игры».

Знанецкий признает, что не все люди, участвующие в политической деятельности, являются людьми игры, но именно им он приписывает особенно большую роль в политической жизни. О политике, рассматриваемой в виде игры, он пишет следующее: «В патетической игре принципы свободы, равенства и общественного договора ограничены и модифицированы в результате регулирования соперничества за власть внутри организованной группы. Постоянное соперничество за власть в точном значении этого понятия проявляется только в молодежных коллективах, а также в партийной патетике взрослых. Из всех ратей, которые имеются в играющей группе, рать руководителя группы является самой важной в глазах группы; из всех моральных функций его функция как определяющего моральное сосуществование всех членов является самой важной. Поэтому не удивительно, что многие индивиды экспансивного типа хотят получить власть для самой власти, а так как власть в игровых группах зависит не от определенных традицией позиций, не от объективных свершений, а от признания коллектива, то каждый, кто имеет поддержку нескольких индивидов, ожидает, что получит с их помощью признание всей группы и завоюет власть. В каждой игровой группе часть индивидов не привыкла руководить, не добивается власти для себя или не верит в возможность ее завоевания. Эти люди в определенной степени удовлетворяют свои стремления выделиться из общей массы, поддерживая тех, кто выступает в качестве кандидатов в руководители. У людей игры стремление к соперничеству за власть ради самой власти, а также стремление к поддержке тех, кто выдвигается в лидеры, сохраняются на всю жизнь они стараются дать выход этим стремлениям прежде всего там, где власть имеет наибольшее значение, то есть в государственной группе. Если же там для них нет соответствующих условий, то в какой-либо другой группе — местном самоуправлении, общественной организации, тайном союзе и т. д. При этом вырисовывается расхождение между соперничеством за власть и демократическим принципом равных возможностей. В то время как люди светской игры стремятся каждому дать возможность выполнения интересной и важной функции, люди политической игры находят удовлетворение именно в том, что число самых важных (дающих власть) функций ограниченно, что необходимо бороться за них и что политически пассивным массам, могущим лишь поддерживать кандидатов, эти функции недоступны. Чем сложнее соперничество, тем выше оценивается руководящая функция и с тем большим азартом идет политическая игра взрослых» а. Такое определение власти предусматривает наличие у политиков подсознательных мотиваций, которые действуют скрыто, под заслоном идеологий и программ. «Значительная часть политиков, — считает Знанецкий, — не использует власти для собственного обогащения или делает это только мимоходом, даже наиболее коррумпированные американские боссы хотят скорее власти, чем денег». Можно спорить с Знанецким, насколько универсально это определение, в особенности применительно к американским условиям, так как в Соединенных Штатах и во многих других государствах широко распространено стремление к власти именно ради получения материальных выгод, которые она дает (в особенности в виде прибыльных связей с индустрией и миром большого бизнеса). Многие элементы такого рода связей получили широкую известность в связи с разоблачениями «уотергейтского дела» и целым рядом не только политических, но и чисто финансовых злоупотреблений. Но речь идет главным образом не об этом. Существенное значение имеет подход Знанецкого к власти как автономному благу, учитывая ее игровые функции и отделение автономной игровой мотивации от мотивации, которая названа мною инструментальной. «Страстный участник политической игры,— отмечает Знанецкий, — действительно не интересуется идеологиями и политическими программами. Глубокие и искренние идейные стремления мешают успеху в патетической игре; поэтому настоящие идейные политики если и участвуют в этой игре, то в виде простых шахматных фигур, передвигаемых опытными, азартными игроками, которые хотя и соблюдают правила, но не думают подчинять игру каким то отдаленным целям»

Эта характеристика политиков как людей игры и политики как игры носит черты явной односторонности. Знанецкий преувеличивает и упрощает, сводя всю очень сложную проблему психологической мотивации участия в политике к игровой мотивации. Его анализ совершенно не подходит ни к людям, которые активное участие в политической жизни рассматривают как служение обществу, как борьбу за интересы нации, класса, партии, ни к тем, кто в политике ищет личной выгоды и занимается политикой лишь постольку и до тех пор, поскольку и пока это приносит им личные выгоды. И та и другая категории людей достаточно многочисленны, чтобы с полным правом говорить об ограниченности интерпретации Знанецкого. Однако, как часто бывает с оригинальными социологическими теориями, выдвинутая Знанецким концепция политики как игры помогает в анализе определенного вида мотивации — того вида, который вслед за Знанецким я называю игровой мотивацией. Это не единственный, не главный вид мотивации, побуждающий добиваться власти, но все же важный и достойный выделения вид. Подходя к власти исключительно инструментально, очень часто забывают о том, что для определенных типов личности власть представляет автономную ценность. Разработанная Знанецким концепция политики как игры дает возможность понять один из вариантов этой ситуации.

Второй же вариант, определяемый мною как господство над другими, связан со свойствами некоторых типов личности, выражающимися в получении удовольствия от навязывания своей воли кому то другому. Такая личность, названная Фроммом авторитарной, проявляется в определенных общественных условиях, порождающих неврозы и толкающих к бегству от этих неврозов в сферу господства. Власть становится психической потребностью не вследствие своей инструментальной функции и не по причине своих игровых функций, а потому, что дает возможность избавиться от собственных комплексов путем навязывания своей воли другим. Ввиду того что авторитарная личность сыграла немалую роль в формировании антидемократических, движений XX века, в особенности фашизма, выделение этого типа психологического механизма власти и его анализ имеют большое политическое значение.

Фромм отделяет свое понятие «авторитарный характер» от понятия «садомазохистский характер», прямо заявляя, что вводит первое определение потому, что термин «садомазохистский характер» наводит на мысль о неврозах. Авторитарная личность может быть совершенно «нормальной» именно потому, что ее определенное отношение к власти находится в соответствии с общественными условиями и в рамках этих условий она стала «нормальной» Садизм и мазохизм Фромм понимает очень широко, совсем иначе, чем авторы до него. Усматривая в этих явлениях выражение отчуждения и потерянности личности, Фромм определяет садизм как стремление к полному господству над кем то и получение особого удовольствия от чьей то зависимости по отношению к себе. Особыми видами садизма может быть желание эксплуатировать других (материально или, что бывает чаше, психически) или желание причинять им страдания; однако психологической основой всего этого комплекса является стремление к абсолютному господству. По аналогии мазохизм является желанием полного подчинения кому то, что в крайних случаях находит выражение в ощущении удовольствия от того, что кто то, кому мазохист подчиняется, причиняет ему физическую боль. Отходя от концепции Фрейда, который видел в садомазохизме стержень межсубъективных отношений и связывал его с сексуальным инстинктом, Фромм, в значительной мере следуя Карей Хорни, ассоциирует садизм и мазохизм с отношением личности к обществу, к ее отчуждению. В результате он видит в авторитарном отношении к власти проявление слабости и потерянности личности, проявление ее своеобразного «бегства от свободы». «Действительно,— пишет Фромм,— власть над людьми является выражением преобладающей силы в чисто материальном смысле. Если в моих силах убить другого человека, значит, я «сильнее» его. Но в психологическом смысле стремление к власти не вытекает из силы, а из слабости. Это отчаянная попытка, не имея подлинной силы, приобрести вторичную силу».

Анализируя основные черты авторитарного характера. Фромм отмечает, что

1.    «Для авторитарного характера существует, если можно так выразиться, два пола: имеющий власть и лишенный власти», а в результате сила власти вызывает в нем восхищение, а слабость — презрение

2.    Авторитарному характеру свойствен постоянный бунт по отношению к власти, однако направляемый против слабой власти и согласный на безусловное признание более сильной власти над собой.

 3.   фертами авторитарного характера являются эмоциональность, отказ от рационализма и связанная с ними готовность признать зависимость от какой-либо высшей силы, которая может выступать в образе бога, судьбы или в виде воли вождя

4.    Чертой авторитарного характера является также радикальный отказ от концепции равенства. В понимании авторитарного характера, пишет Фромм, «мир состоит из людей, обладающих силой или лишенных ее. Исходя из своих садомазохистских стремлений, он признак только господство или подчинение, но никогда солидарность»

К узкому определению авторитарного характера Фромм приходит на основании исторического опыта, наблюдений над европейским фашизмом и клинических психоаналитических исследований. Это определение затем нашло эмпирическое подтверждение в психологических исследованиях авторитарной личности, осуществленных Адорно и его сотрудниками. Эти авторы, в основном эмигранты из гитлеровской Германии, первоначально поставили перед собой цель исследовать, какие черты личности приводят к возникновению антисемитизма. Однако очень скоро выяснилось, что антисемитизм является лишь особым случаем определенной позиции, которую они определили как этноцентризм. Затем в результате новых исследований они пришли к выводу, что этноцентризм представляет собой ещё нечто более общее, что они назвали «авторитарной личностью». Чертами авторитарной личности является: 1) конвенционализм, или тщательное соблюдение принятых ценностей среднего масса; 2) авторитарное подчинение, некритичное отношение к авторитетам собственной группы; 3) авторитарная агрессивность в отношении к тем. кто нарушает принятые нормы; 4) авторитарная оппозиция по отношению ко всему тому, что субъективно, уязвимо, основано на воображении; 5) вера в предрассудки, мышление с помощью стереотипов, »ера в мистическое предопределение собственной судьбы, б) культ силы и твердости, преувеличенная концентрация внимания на различиях между господством и подчинением, силой и слабостью, руководством и подчинением; 7) деструктивность, цинизм, враждебность и неприязнь к людям; 8) проецирование собственных влечений на внешний мир, который, как полагает такая личность, полон диких и страшных вещей; 9) преувеличенная концентрация внимания на вопросах пола.

Не все эти черты относятся к власти. Я привожу их здесь потому, что исследования Адорно и его сотрудников эмпирически установили связь, существующую между этими чертами личности, подтвердив тем самым, что авторитарное отношение к власти проистекает из взятых в комплексе, глубоко укоренившихся черт личности. Последующие исследования других авторов подтвердили правильность этого главного направления поиска, а одновременно и правильность предположения, что высокая оценка власти как возможности подчинения себе других людей свойственна определенным типам личности. Люди такого психического типа наряду с людьми игры проявляют склонность эгоцентрически и инструментально подходить к власти. Как я уже упоминал, эгоцентрический подход к власти в этом варианте может проявляться также в квазисоциоцентрическом стремлении обеспечить собственной группе господство над другими. Однако в этом случае мы имеем дело с идентичной основополагающей психологической мотивацией: индивид требует власти для себя, причем сам себя видит не чисто индивидуально, а как часть какой то группы.