В 1473 году в Венеции побывали русские православные священники во главе с протодьяконом Артемием, и эта была первая поездка «московитов» в Республику Святого Марка. А столетие спустя начались и деловые связи между нашими странами — в XVI веке под фундаменты некоторых венецианских палаццо стали забивать сваи из сибирских лиственниц, отправленных в Италию купцами Ивана Грозного.
Впоследствии, примерно в течение двухсот лет, русские в Венеции хоть и появлялись, но не особенно часто, и в основном это были дипломаты или военные моряки, «откомандированные по государственным делам». А странную прихоть — странствовать по Европе — могли тогда позволить себе только очень богатые вельможи.
Царь Петр I во время своего первого заграничного путешествия очень хотел посетить Венецию, чтобы осмотреть знаменитый Арсенал и строящиеся суда и поприсутствовать при литье пушек. Однако незадолго до выезда из Вены он получил известие о стрелецком бунте в Москве и, согласно официальной версии, спешно выехал в Россию. Однако есть косвенные доказательства, что русский царь все же побывал в Венеции.
Историкам еще предстоит разобраться в этом вопросе, зато точно известно, что Петр I отправлял своих сподвижников за границу с очень разными поручениями. Еще в конце 1698 года царь официально обратился к дожу с просьбой направить в Россию нескольких механиков и шлюзовых мастеров из венецианского Арсенала для строительства Адмиралтейства в Санкт-Петербурге. Для возведения новой столицы приглашали многих европейских архитекторов, строителей и других мастеров. Среди них были Доротео Алимари и его сын Антонио, приехавшие в новый город как «слюзных» дел мастера.
Русский государственный деятель и дипломат Петр Андреевич Толстой по заданию царя в числе других русских совершил в конце XVII века большую поездку «за моря в науку». Побывал он во многих странах, однако главной целью его заграничного путешествия было изучить корабельное дело, и именно в Венеции. Первый раз он прибыл в город в середине июня 1697 года и пробыл в городе три месяца. За это короткое время он настолько полюбил Венецию, что потом несколько раз возвращался сюда из всех своих плаваний по Адриатике и Средиземному морю, а потом еще два раза подолгу жил в этом городе. «Венецыя, — писал он, — место зело великое и предивное… Домовое строение все каменное… каких богатых в строении и стройных домов мало где на свете обретается. В Венецыи по всем улицам и по переулкам везде вода морская, и ездят во все домы в судах, а кто похочет иттить пеш, также по всем улицам и переулкам проходы пешим людям изрядные ко всякому; и во всяком дому двои врата: одни в водяные улицы, а другие на сухой путь… В Венеции лошадей и никакого скота нет, также корет, колясок, телег никаких нет, а саней и не знают».
Другой русский государственный деятель и дипломат — Савва Лукич Владиславич-Рагузинский — по распоряжению царя должен был сбывать в Венеции отечественные товары и покупать западные книги и произведения искусства. Венецианским скульпторам (Баратта, Торрето, Бонацца и др.) он заказал несколько статуй для украшения Летнего сада, создававшегося в Санкт-Петербурге. Рисунки заказанных памятников он передал Петру I в Париже в 1717 году.
Первые пенсионеры Петра I — Иван и Роман Никитины — приехали в Венецию совершенствоваться в живописи 2 декабря 1716 года. Здесь они попали под покровительство уже находившегося в Венеции «российского агента» Беклемишева, который обязан был подробно описывать обстоятельства пребывания русских художником в этом городе. Об Иване Никитине, например, известно, что в течение первого месяца он «много смотрел живописи» и достаточно овладел языком.
Как только в городе открывались натурные классы, «российский агент» старался «сыскать случай, чтобы и они могли то видеть и оное искусство иметь». Однако занятия не производят на Беклемишева благоприятного впечатления, и он просит Петра перевести его подопечных во Флоренцию, где издавна существовала академия и где пенсионеры могли рассчитывать на покровительство «грандуки Флоренского» Козимо III Медичи.
Политику Петра I продолжили и его преемники, и связи с Венецией укреплялись год от года. Так, среди изданий, поступавших в библиотеку Российской академии наук, было много венецианских; некоторые из них были приобретены в самой Венеции, другие попадали иными путями.
«Просвещенная» публика открыла для себя Венецию в XIX веке — вслед за стихами К. Батюшкова, Е. Боратынского, Дм. Веневитинова, П. Вяземского, Ф. И. Тютчева и других поэтов. Венеция сделалась одним из обязательных общих мест в русском романтизме, но возникла она не из непосредственных впечатлений путешественников, а после восторженного чтения произведений Дж. Байрона. Об этом у «невыездного» А. С. Пушкина, которому оставалось лишь мечтать о берегах Венецианской лагуны, в «Евгении Онегине» сказано так:
Адриатические волны!
О Брента, нет, увижу вас
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона,
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Впоследствии, оказываясь в Италии, русские путешественники уже считали для себя обязательным побывать в Венеции, и многие оставили о ней восторженные (и не очень) строки. Например, В. Яковлев так писал о венецианской ночи: «Эта классическая ночь серенад и оргий, стилетов и поцелуев, лишилась также почти всей своей драматичности. Только у неба не отнято ни атома прежнего блеска: оно все также серебрится и сверкает щедро усыпанное и матовыми, и яркими звездами. При прозрачности атмосферы звезд видно здесь в десять раз более, чем у нас на севере в великолепнейшую морозную ночь.
В мраморных дворцах музыка, в лагунах смех и песни слышатся реже; в женщинах как будто недостает любви; в гондолах меньше тайны. Но все же венецианская ночь еще может очаровать… На пустынной водяной улице темно и тихо. Изредка заблуждает по ней огонек… и по фосфорическим искрам, брызжущим из-под весла, я узнаю гондолу; но гребец молчит, как будто боится нарушить аристократический сон мрачных палаццов… Никакому городу не прилично такое освещение, как Венеции. Поблекшая красавица, ветхий палаццо выигрывают при лунном полусвете. Когда яркая итальянская луна обливает своим перламутровым светом каменный паркет площади Святого Марка, отбрасывая под ее аркады вавилоны синеватой тени, дивные памятники венецианской архитектуры принимают характер фантастический».
А вот П. Перцов отмечал, что «никогда не бывает Венеция так хороша, как на закате, в ясные и тихие последние часы дня. Тогда вся утекает она в ласковом сиянии; между ее дворцов, над ее каналами струится чистый и прозрачный, жемчужный свет. Как блестит и переливается тогда вода ее проливов, как стройно и легко возносятся громады дворцов… За куполом Canta Maria Salute раскинулось целое зарево. В воздухе фантастическое смешение красок — горят вызолоченные края облаков, бродит розовый дым… Все оттенки, все переливы радуги встретились в этом небе… Потом выходишь к морю. Оно темное, почти черное, качается и плещется вокруг ступеней. Вверху, в такой же темноте, роятся мелкие серебряные точки. Начинаешь следить за их узорами и находишь нашу Большую Медведицу… Вокруг все знакомо: дворцы, колонны, набережная. С этим видом, с этою обстановкою свыкаешься, как со всей этой жизнью. Так можно прожить год, десять лет, всю жизнь — и проснуться наконец, как в сказке, седым стариком, — все на той же набережной, под той же колонной, у того же вечно тихого, точно сонного моря».
В одном из своих писем А. П. Чехов восторженно сообщал: «Ах, синьоры, что за чудный город эта Венеция! Представьте вы себе город, состоящий из домов и церквей, каких вы никогда птицеподобная гондола. Такие дома и церкви могут строить только люди, обладающие громадным художественным и музыкальным вкусом и одаренные львиным темпераментом».
Венеция волновала и русских художников. Иногда это влияние было прямым, как, например, в случае с М. Врубелем, дважды побывавшим в этом городе. В Русском музее в Санкт-Петербурге хранится его панно «Венеция» с запечатленным на нем Мостом вздохов, которое он создавал по памяти уже в России. А Василий Суриков писал в Венеции свою знаменитую картину «Боярыня Морозова», хотя кажется, что трудно найти место, более не похожее на зимнюю Москву. Но художник считал, что именно в Венеции он нашел «византийское» цветовое решение для своего полотна.
Среди русских художников признанным «венецианцем» был Федор Алексеев — пейзажист рубежа XVIII-XIX веков. Он учился живописи в Венеции, усвоил характерные приемы тамошних мастеров, и впоследствии говорили, что писал Санкт-Петербург, как Венецию.
Несколько августовских дней 1869 года провели в Венеции супруги Ф. М. и А. Г. Достоевские; в роскошном отеле «Лондра» останавливался композитор П. И. Чайковский, о чем свидетельствует установленная на нем мемориальная доска. А над входом в ресторан «Два льва», расположенный на набережной Скьявони, написано, что в этом заведении П.И. Чайковский писал свою Четвертую симфонию, посвященную Надежде фон Мекк.
Первый раз П. И. Чайковский приехал в этот город в 1872 году, потом на два дня задержался здесь в апреле 1874 года: «Венеция такой город, что, если бы пришлось здесь прожить неделю, то на пятый день я бы удавился от отчаяния. Все сосредоточено на площади Св. Марка. Затем куда ни пойдешь, пропадешь в лабиринте вонючих коридоров, никуда не приводящих; и, пока не сядешь где-нибудь в гондолу и не велишь себя везти, не поймешь, где находишься». Но и для него Венеция осталась лишь туристическим эпизодом.
Следует отметить, что русские о Венеции больше мечтали, чем жили в ней, поэтому русской колонии (например, как в Риме или Неаполе) здесь не возникло — русские проезжали Венецию, подолгу в ней не задерживаясь. Единственным исключением был князь Трубецкой, владевший в Венеции палаццо… Поэтому и русской прозы о «Жемчужине Адриатики» гораздо меньше, чем поэзии… Единственной прозаической книгой являются «Образы Италии» писателя, искусствоведа и переводчика П. П. Муратова, о которой писатель Борис Зайцев сказал так: «В русской литературе нет ничего им равного по артистичности переживания Италии, по познаниям и изящности исполнения».
Отмечаемые же Байроном со свойственной ему иронической наблюдательностью приметы венецианского быта или события венецианской истории, как пишет Л. Лосев в своем исследовании о венецианской теме в поэзии Иосифа Бродского, русские поэты-романтики игнорировали. Для своих воображаемых путешествий в Республику Святого Марка они заимствовали у английского поэта лишь экзотику, и самым характерным произведением этого рода является «Венецианская ночь» Ивана Козлова (хотя описываемый поэтом пейзаж мало похож на окрестности Венеции). В 1832 году первые строфы этого стихотворения положил на музыку великий русский композитор М.И. Глинка, и они стали популярным романсом.
Ночь весенняя дышала
Светло-южной красотой;
Тихо Брента протекала
Серебримая луной…
Гондола, луна, баркарола, голуби на Сан-Марко — вот тот круг венецианских примет, из которых русские поэты изготовили большое количество довольно однообразных текстов. «Лживым образом красоты» назвал эту условную Венецию поэт Владислав Ходасевич, полемически построивший лучшее из своих венецианских стихотворений («Нет ничего прекрасней и привольней») из сугубо прозаических деталей.
К Риальто подплывая,
Вдохни свободно запах рыбы, масла
Прогорклого и овощей лежалых…
Потом зайди в лавчонку bangolotto,
Поставь на семь, четырнадцать и сорок,
Пройдись по Мерчерии, пообедай
С бутылкою Вальполичелло…
Далее Л. Лосев в своем исследовании утверждает, что знаменитая новелла «Смерть в Венеции» (отсюда и тема «смерти в Венеции», будто бы введенная в европейскую литературу Томасом Манном) на самом деле была написана немецким писателем, когда он особенно увлекался «святой русской литературой». Старость, воспоминания о былых утратах, близость конца — венецианские темы в поздней поэзии П. А. Вяземского. У своего же любимого Ф. М. Достоевского немецкий писатель уловил сложную апокалиптическую символику — гибнущая Венеция как самое прекрасное создание европейской цивилизации, куда стремится художник, движимый волей к смерти. В романе «Братья Карамазовы» есть сцена, когда Иван говорит: «Я хочу в Европу съездить, Алеша…» — а потом мы узнаем из слов Карамазова-отца, что самое дорогое кладбище для Ивана не Европа вообще, а Венеция. В одном из черновых вариантов к роману «Преступление и наказание» в Венецию стремился и Родион Раскольников.
О Венеции как кладбище еще раньше писал побывавший в 1839 году в этом городе русский историк М. П. Погодин, оставивший о нем не только восторженные, но и печальные строки: «Прокатились по Canale grande… Плавание очаровательное! По обеим сторонам возвышаются из воды огромные, великолепные чертоги великих вельможей — мраморные балконы, гранитные лестницы, крыльца… Памятники многих веков. Несколько минут продолжалось мое очарование, которое сменилось грустью, тяжелой грустью: все эти чертоги опустели, запущены, необитаемы. Окна заколочены, стекла разбиты, есть двери взломанные, из иного на длинном шесте видишь вывешенное белье, которое сушится… кое-где изредка мелькает человеческое лицо; кое-где по великолепному балкону прохаживается оборванный нищий или сидит за работой согбенная старуха… На месте такого могущества, такой славы, такого богатства, гордости увидеть такую нищету, уничижение здания… Еще если б пропало все, а то нет: великолепно стоят, как прежде, и составляют одно обширное кладбище с надгробными монументами».
Можно привести и другие тексты русской литературы XIX века с тем же «преддекадентским» мотивом. Так, в романе И. С. Тургенева «Накануне» именно в Венецию привозит Елена умирающего Инсарова.
Пополнил русскую «венециану» и Серебряный век русской литературы (первая четверть XX века). Одной из характерных его тенденций, по мнению Л. Лосева, была эстетизация прошлого. К числу таких произведений относятся: «Из записок Тивуртия Пенцля», «Приключения Эля Лефеба», «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» М. Кузмина (в них действие отчасти происходит в Венеции); две новеллы под одинаковым названием — «Венецианское зеркало» — П. Муратова и А. Чаянова.
В начале XX века Венеции, о которой мечтали и где стремились побывать, посвящали свои стихи А. А. Блок, О. Э. Мандельштам, М. Волошин, Вяч. Иванов и другие поэты, восторгавшиеся этим городом и оплакивавшие его. А. А. Блок, например, видел в Венеции «свое, родное» место; в письмах к матери из итальянского путешествия 1909 года он писал: «Живу в Венеции уже совершенно как в своем городе, и почти все обычаи, галереи, церкви, море, канаты для меня — свои, как будто я здесь давно живу».
Смерть и красота, красота смерти, смерть красоты — на этой тематической основе писателями и поэтами «Серебряного века» было написано о Венеции много прекрасных стихов и прозаических произведений. Бесспорным шедевром среди них является стихотворение О. Мандельштама «Веницейская жизнь», написанное в 1920 году; и хотя стихотворение названо так, на самом деле оно посвящено умиранию.
Однако у русских поэтов Серебряного века есть и мажорные стихотворения о Венеции (в частности, уже упоминавшийся отрывок из В. Ходасевича). Так, в 1912 году во время свадебного путешествия в Венеции побывали Н. Гумилев и А. А. Ахматова, которая увидела этот город живущим реальной, хоть и нарядно-праздничной жизнью:
Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.
Столько нежных, странных лиц в толпе,
В каждой лавке яркие игрушки;
С книгой лев на вышитой подушке, С
книгой лев на мраморном столбе…
А вот Николай Гумилев увидел Венецию другой — «призрачным городом», который предстал перед ним в каком-то мистическом ореоле:
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг? Никого, ничего?
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских Зеркал.