В предыдущих статьях мы рассматривал психологические механизмы, действие которых приводит к тому, что некоторые люди стремятся к участию в политической жизни, и в первую очередь к власти. Мы подчеркивал также, что стремление к власти совсем не является всеобщим, что в отношении собственного участия в политической жизни люди придерживаются весьма различных позиций: от явно положительных до явно отрицательных. Теперь следует проанализировать мотивы, по которым некоторые люди, отнюдь не представляющие исключение, избегают участия в политической жизни.
Эти мотивы в самом общем виде мы можем разделить на структурные и психологические, причем одни не исключают других. Структурными мотивами я называю те, которые вытекают из реалистической оценки незначительности собственных шансов участия в осуществлении власти и как следствие этого — беспредметности участия в политической деятельности. Политическая система может иметь структуру, лишающую индивида возможности фактически участвовать в политической жизни. В результате индивид уклоняется даже от таких форм, которые создают, хотя бы символически, видимость его участия в ней. Это может иметь место, например, в условиях диктатур, исключающих участие граждан в политической жизни и ограничивающих это участие до строго предписанных форм. Так, представитель класса, находящегося в экономической зависимости, или представитель меньшинства, подвергающегося эксплуатации, может оценивать систему как чуждую по отношению к его группе и не создающего возможности для его участия в политический деятельности, хотя для представителей других классов или этнических групп эта система предоставляет достаточные возможности для участия в политической жизни. Во всех этих случаях политическая пассивность вытекает не из черт личности, а из ситуации, в которой она оказалась. Поэтому справедливы указания на ошибочность многих западных исследований в которых политическая активность или ее отсутствие связывается всегда с теми или иными чертами личности и полностью исключаются структурные особенности самой политической системы.
Однако если рассматривать психологический аспект проблемы, то более важным окажется второй вид обусловленности. В одинаковых структурных условиях Иван может проявлять большую готовность к участию в политической жизни, а Петр будет сторониться ее. Если представить, что Иван и Петр находятся в почти идентичных условиях, то причины активности одного и пассивности другого следует искать в чертах их личности. Западная социологическо-политическая литература посвятила этому вопросу много внимания, поскольку нормативная концепция буржуазно-демократической системы предусматривает, что гражданин обязан быть политически активным. Отсутствие активности и даже отсутствие интереса к политике представляется поэтому для многих западных авторов определенным видом патологии общественной жизни, требующим объяснения.
В сущности, это, по моему мнению, превратное понимание проблемы. Не все люди интересуются искусством, хотя для многих оно — источник большой радости, а для некоторых — жизненное призвание. Не все интересуются спортом, наукой, туризмом. Политика, естественно, представляется интересной для политических деятелей и людей, профессионально занимающихся исследованием политики. По этой причине они, обобщая собственные привязанности, считают, что интерес к политике и активное участие в ней являются якобы нормальным состоянием, а политическая пассивность патологическим состоянием, требующим объяснений. Однако простое сравнение с другими областями жизни дает возможность понять, что отсутствие политической активности (и даже отсутствие интереса к политике) отнюдь не является большей патологией, чем отсутствие интереса к футболу, живописи и заграничным путешествиям. На уровне нормативных оценок, однако, существует различие.
Для успешного функционирования современной буржуазной патетической системы чрезвычайно важно обеспечить активное участие граждан в общественной жизни. Именно поэтому в современных политических системах — в отличие от традиционных монархий — участие в политической жизни возведено в ранг системной нормы. В этом то смысле, и только в этом смысле, исходя из задачи сохранения равновесия политической системы можно определять отсутствие активности как патологическое состояние. Но и в этом смысле следует тщательно проанализировать фактическое состояние системы — действительно ли система требует массового участия в политической жизни и стимулирует такое участие, или же для нее характерно соединение идеологического признания участия в политике с сохранением политических, экономических и культурных институтов, препятствующих массовому участию в политической жизни.
Оставляя в стороне вопрос об институциональных условиях участия в политике, следует сконцентрировать внимание на тех чертах личности, которые являются определяющими с точки зрения политической активности граждан. Какие черты личности способствуют «бегству от политики», принятию более или менее сознательно аполитичной роли в обществе? Трудность нахождения теоретически обоснованного ответа на этот вопрос заключается в том, что имеющиеся источники — это в значительной мере американские и английские исследования (последние в меньшей степени) и что отсутствуют систематически проводимые сравнительные исследования в этой области13. Поэтому все выводы, которые могут здесь быть сформулированы, следует трактовать чрезвычайно осторожно, частично как обобщение исследований в англосаксонских странах, частично как рабочие гипотезы для будущих сравнительных исследовании или исследований, проводимых в других странах. Было бы явной ошибкой исходить из того, что подобные выводы могут быть распространены и на страны с иной культурной традицией, но одновременно нет оснований для того, чтобы без сравнения с эмпирическим материалом исключить их из поля зрения социологии политических отношений, занимающейся исследованием других стран и культур.
Участие в политической жизни и его противоположность — политическую пассивность, «бегство от политики», можно интерпретировать в следующих основных измерениях:
а) сила индивидуальности, включающая такие черты, как уверенность в себе, чувство собственной компетентности, вера в собственные силы; все эти черты положительно соотносятся с участием в патетической жизни; люди, избегающие политики,— в большинстве своем это индивиды со слабой индивидуальностью, неуверенные в своих силах и возможностях;
б) личная вовлеченность, понимаемая как такая предрасположенность индивида, которая заставляет его принимать активное участие в различных жизненных ситуациях; эта черта также положительно соотносится с участием в патетической жизни; избегают политики люди, которые и в других жизненных ситуациях проявляют слабую вовлеченность;
в) аномия, то есть отчуждение индивида от общественной группы, является сильной психологической пред посылкой отказа от политики;
г) воздействие мотива жизненных достижений, то есть совокупность мотиваций, которая является еще одной психологической предпосылкой участия в политике или отходе от нее; ввиду того что участие в политике может дать ощущение успеха (лаже очень косвенного, как, например, когда на выборах побеждает кандидат, за которого отдан твой голос), это участие может выполнять важную функцию для индивидов, обладающих сильной мотивацией в достижении чего-либо, но по каким-то причинам не имеющих достаточного количества таких достижений; отход от политики может быть функцией либо отсутствия мотивации к достижению успеха, либо же более полного удовлетворения этой потребности в других областях жизни;
д) склонность к интеллектуальному видению мира, интерес к познанию в принципе положительно соотносится с участием в политике, а уклонение от участия в политической жизни часто характерно для людей с низкой интеллектуальной активностью; однако, как и в предыдущем случае, достаточно полное удовлетворение интеллектуальных запросов в других областях жизни может привести к отсутствию у индивида интереса к политическим делам и в результате толкнуть к отходу от политики;
е) экстравертные склонности, характерные для люден, ищущих общества других, хорошо чувствующих себя в таком обществе; если другие черты остаются неизменными, то экстравертные склонности могут способствовать участию в политике, а их противоположность — интровертные склонности будут представлять собой психологическую предпосылку «бегства от политики»; однако, насколько сильно эта черта влияет на участие в политике, мы точно не знаем;
ж) необходимость разрядки внутренней напряженности склоняет, как правило, к участию в политической деятельности, но одновременно мешает достижению в ней успеха; люди, отличающиеся очень сильной психической напряженностью и сильной агрессивностью, терпят неудачи и поэтому избегают участия в политике; в то же время люди, свободные от агрессивности и психической напряженности, не стремятся участвовать в политике и даже могут ее избегать из-за связанных с этой напряженностью конфликтов и т. д.
Таковы в свете проведенных исследований психические черты, благоприятствующие участию в политике или склоняющие избегать ее. О политически активных «гладиаторах» Л. В. Милбрайт пишет следующее: «…Это люди, особенно хорошо подготовленные для того, чтобы управлять окружающими. Они чувствуют свою компетентность, знают себя и доверяют своим знаниям и способностям, их «я» достаточно сильно, чтобы выдерживать удары, они не отягощены грузом сомнений и внутренних конфликтов, умеют контролировать свои импульсы, они сообразительны, общительны, склонны проявлять свою индивидуальность, ответственны. Хотя у них может появиться желание доминировать над другими и манипулировать ими, но такие склонности не проявляются у них сильнее, чем у людей, выступающих в других ролях. Гладиаторы способны добиться славы в политической борьбе и достаточно уверены в себе, чтобы выдержать хитросплетения партийной политики. Политическая жизнь далеко не гостеприимное место для индивидов, неуверенных в себе, робких и замкнутых, для людей, не обладающих сильной верой в свои возможности успешно справляться с собственным окружением».
Такой образ человека, участвующего в политической жизни, активного «гладиатора» и его противоположности — человека, политически пассивного, соответствует, подчеркиваем еще раз, условиям тех западных стран, в которых проводились исследования, то есть прежде всего Соединенных Штатов Америки и некоторых стран Западной Европы. Однако особенно сильно выражена в этих обобщениях американская ситуация. Черты описанного Милбрайтом «гладиатора» особенно важны там, где политическая борьба ведется в форме острого личного соперничества, при котором ее участники не брезгают ничем и при котором умение нужным образом подать себя публике играет большую роль.
Особенно знаменательным представляется пример из недавнего прошлого. В Соединенных Штатах во время избирательной кампании 1972 года кандидат в президенты от демократической партии сенатор Эдмунд Маски пользовался большим влиянием и широкой популярностью. Но все это было перечеркнуто, когда он, спровоцированный журналистом из лагеря противников, не смог сохранить самообладания и публично расплакался. Поражение Маски понятно в контексте американского стереотипа политика, именно такого стереотипа, который вырисовывается в работах Милбрайта. В результате именно в США люди, не имеющие упомянутых «гладиаторских» черт личности, уклоняются от политики, избирая другие вилы деятельности или карьеры.
Знаменательно, например, что граница между миром науки и миром политики в Соединенных Штатах проходит гораздо более отчетливо, чем в Англии, Франции или ФРГ. Косвенно это свидетельствует о существовании характерных черт личности участника политической жизни, проявляющихся в американских условиях сильнее, чем в некоторых других странах. Как я уже отметил, в социалистических странах подобные исследования еще не проводились, за исключением самых общих наблюдений, здесь отсутствует систематически обобщенная научная информация по этой проблеме.
В американских и западноевропейских исследованиях довольно отчетливо разработана психологическая характеристика отсутствия политической активности. Вопреки мнению некоторых авторов, которые рассматривали людей политически пассивных как общественно менее ценных, можно утверждать, что многие люди, не участвующие в политике, проявляют среднюю или даже весьма значительную активность в других областях жизни, например в профессиональной деятельности, общественной жизни, спорте, искусстве и т. п. В качестве гипотезы можно отметить, что политическая активность не является обычным мерилом общей жизненной активности, но может различным образом совпадать с этой активностью.
Таким образом мы получаем четыре основных психологических типа, выделенных с точки зрения отношения политической активности (или отсутствия активности) к другим формам активности:
1. Люди, активные во всех областях жизни, в том числе и в политике. Они отличаются большой энергией, высоким мнением о собственных возможностях, чувством собственного достоинства и сильными личными стремлениями, весьма активно участвуют в разнообразных видах деятельности и часто, хотя и не всегда, проявляют высокую идейность.
2. Люди, активные в неполитических функциях, но пассивные в политической сфере, а следовательно, по всей вероятности, либо лишенные тех черт личности, которые необходимы в политической борьбе, либо не интересующиеся проблемами политики ввиду весьма интенсивного участия в других областях (например, спортсмены, деятели культуры, ученые, в такой степени поглощенные собственной сферой действия, что им не хватает энергии и интереса к политическим делам). И наконец, люди, которые по тем или иным причинам не одобряют существующую политическую систему на столько, чтобы активно включится в ее функционирование, но и не выступают против нее настолько решительно, чтобы включиться в борьбу за ее ликвидацию.
3. Люди, проявляющие слабую активность в неполитических областях жизни, но весьма политически активные, то есть люди, вся жизненная энергия которых направлена на политические проблемы; подобная позиция может быть следствием политических убеждении, в результате чего все силы отдаются политической деятельности, но это может быть и выражением очень резко проявляющихся авторитарных или игровых черт в том значении, которое описано выше.
4. Люди вообще пассивные — как в политике, так и вне ее — чаще всего не энергичные, слабо верящие в себя, робкие. В этом случае отсутствие политической активности можно объяснить отсутствием жизненной активности вообще.
В качестве интересной исследовательской гипотезы можно выдвинуть предпосылку, что участие в политике не соотносится с участием в других областях жизни — другими словами, что четыре выделенных мною типа личности выступают независимо друг от друга и что все они достаточно многочисленны. Чаще всего указывают на типы (1) и (4) для подтверждения противоположной гипотезы о том, что участие в политической жизни является лишь аспектом более общего участия в различных формах активности. Однако этот тезис универсально не доказан и требует более тщательных сравнительных исследований. Представило бы большой интерес выяснить, каким образом в зависимости от политической системы формируется связь между политической и неполитической активностью индивидов. И в этой области в данный момент мы знаем слишком мало, чтобы сформулировать определенные суждения.
Описанный в американских и западноевропейских исследованиях тип политического «гладиатора» можно также рассматривать как подходящий пример для анализа функциональности определенных черт личности в политической жизни капиталистического общества. Тогда не утверждалось бы, что политически активные
люди должны обязательно иметь именно эти черты, а отсутствие таких черт затрудняло бы им надлежащее исполнение их политической роли. Закончившийся в августе 1974 года политический кризис в Соединенных Штатах, в результате которого впервые в истории этого государства был вынужден уйти в отставку президент, вызвал ряд интересных комментариев которых указывалось, что личные черты Ричарда Никсона: его скрытность, суеверное убеждение в своей несчастной судьбе, мстительность по отношению к противникам, зависть к тем, кому в детстве и молодости больше везло, наконец, отсутствие умения владеть собой в кризисных ситуациях — привели к тому, что он совершил ряд грубых ошибок, неизбежным результатом которых и явилась вынужденная отставка. Этот тип анализа позволил бы утверждать, что с точки зрения равновесия политической системы черты, описанные Милбрайтом в качестве черт политического «гладиатора», являются функциональными, в то время как отсутствие таких черт действует дисфункционально. Эта проблема является интересной для сравнительных исследований, так как нельзя исходить из того, что во всех системах те же самые черты действуют функционально или дисфункционально. Функциональность черт политического деятеля по отношению к политической системе зависит от особенностей данной системы, в этом смысле психологический анализ должен быть тесно увязан с институциональным анализом системы.
3. Психологическая интерпретация политических и социальных конфликтов
Следующей областью, в которой психологическое объяснение политических явлений играет большую рать, является проблематика социальных и политических конфликтов. В радикальной версии, которой в настоящее время уже почти никто не придерживается, такая интерпретация склоняла бы искать источники конфликтов исключительно в чертах личности индивидов. Такая психологизация теории конфликта должна была бы привести к исключению из поля зрения основных, структурных, в особенности классовых, причин крупных социальных и политических конфликтов. Поэтому марксистская социология политических отношений может принять психологическую интерпретацию политических и социальных конфликтов лишь в ограниченной форме.
В этой версии объяснение конфликтов осуществляется на двух уровнях. На одном уровне анализа выясняется, какие структурные условия общественно-экономического и политического строя порождают конфликты, кто его участники, в каком виде, во имя чего и каким образом этот конфликт проявляется. Это классический тип анализа классовых конфликтов и других макросоциальных конфликтов, причем именно марксизм внес особенно большой вклад в этот анализ. На другом уровне анализа нас интересует, какие люди, с какими чертами личности, в каких условиях особенно склонны к агрессивному поведению, следствием которого бывают конфликты. Здесь принимается предпосылка, что политический конфликт хотя и обусловлен макросоциальными обстоятельствами, вытекающими из объективного положения классов и общественных слоев, однако разыгрывается он среди людей и в результате подчиняется определенным общим психологическим законам, регулирующим поведение людей.
Проблематика психологических основ общественно политических конфликтов нашла отражение прежде всего в теории фрустрации и агрессин, сформулированной американскими социальными психологами Д. Доллардом и В. Миллером. Начало разработки этой теории связано с исследованиями расовых отношений на Юге США, которые проводил Доллард; первоначально эта теория затрагивала исключительно психологические основы отношений между различными расами в Соединенных Штатах.
В основу теории фрустрации и агрессин положены заимствованные из психоанализа утверждения о подавлении естественных влечений человека. Это касается как естественных потребностей человеческого организма, так и вторичных потребностей, сложившихся под влиянием культуры; удовлетворение их наталкивается на препятствия в виде общественной системы, ее норм, ценностей и санкций. Повторяющиеся ситуации такого типа создают фрустрационные состояния, то есть состояния разочарования, в которых личность сознательно или подсознательно ощущает, что она лишена чего то, к чему стремилась. Реакцией на состояние фрустрации, заявляют сторонники этой теории, является агрессия, направленная против объекта, ставшего источником фрустрации, либо перенесенная на какой-либо другой объект, даже на самого себя. «Агрессией, — указывают американские психологи, — называется последствие поведения, целевой реакцией которого является причинение обиды лицу, против которого обращено это поведение… Агрессия не всегда совершается открыто, она может проявляться в виде фантазии, сна или даже как хорошо обдуманный план реванша. Она может быть направлена против объекта, который признан причиной фрустрации, либо перенесена на совершенно невинный предмет и даже на самого себя (например, в мазохизме, самоистязании или самоубийстве)».
Возможность перенесения агрессии представляет собой важнейший элемент теории, так как он объясняет агрессивное поведение с помощью ссылок на фрустрации, вызванные не предметом агрессин, а кем то другим. Агрессивность индивида или группы связана с усилением ощущаемой им или ею фрустрации, а не с действиями лиц или групп, которые являются предметом агрессии. Эта теоретическая конструкция позволяет установить, почему, например, так часто в период экономических кризисов происходит усиление агрессивного поведения, направленного против национальных меньшинств; причина заключается не в каких то действиях этих меньшинств, а в том факте, что резко усиливается фрустрация. Перенесение агрессин зависит от сил. препятствующих направлению агрессин на объект, вызывающий фрустрацию. «Когда предусмотренное наказание, — пишут упомянутые выше авторы, — тормозит прямую агрессию, изменения могут происходить не только в объекте, но также и в самой форме агрессии. Лицо, которое не может в действительности застрелить своего врага, может воображать, что стреляет в него». Однако самым существенным для психологического объяснения политических конфликтов является тезис о том, что вызванная фрустрацией агрессия переносится на того, кто воспринимается как относительно беззащитный объект, — это тезис о так называемом «козле отпущения», на которого переносится агрессия. Некоторые социологи подвергают критике этот элемент теории фрустрации и агрессин, подчеркивая прежде всего, что раскрываемый в ней механизм фрустрации не объясняет, почему эта, а не другая группа избирается в качестве «козла отпущения», а также не принимаются во внимание выгоды, которые можно извлекать из агрессивного поведения
Оба эти упрека, по моему мнению, справедливы, хотя они не подвергают сомнению саму суть теории фрустрации и агрессин. Что касается первого из них, то можно отметить, что психологическая теория раскрывает лишь механизм перенесения агрессии и объясняет его психологическое функционирование. Задачей же социологического анализа является выяснение причин — экономических, культурных, политических и т. п., по которым «козлом отпущения» в одном случае становятся негры, в другом — евреи, а в третьем, например, католики. Словом, теория фрустрации и агрессин не заменяет социологического анализа, но дополняет его, вскрывая психологический механизм агрессивного поведения. Другой же упрек касается совершенно иной проблемы. Механизм превращения фрустрации в агрессию объясняет кажущиеся иррациональными конфликты, в которых стороны ничего не могут получить или в которых выгоды несоизмеримы с силой конфликта и энергией, затрачиваемой в его ходе. Это не противоречит тому, что параллельно — и даже в одном и том же конфликте — может проявляться явно рациональное, связанное с ожидаемыми выгодами агрессивное поведение. В агрессиях, направленных против национальных меньшинств или отдельных рас, обычно действуют оба эти элемента: разряжается агрессивность, вызванная различными фрустрациями, а одновременно достигаются экономические, политические или другие выгоды — или по крайней мере рассчитывают на то, что такие выгоды могут быть получены. Один уровень анализа совершенно не исключает другой.
В пользу теории фрустрации и агрессин говорят многие психологические исследования Так, например, Беттельхейм и Яновиц установили, что антинегритянские и антисемитские настроения среди демобилизованных американских солдат после второй мировой войны были особенно сильными у тех, кто деградировал в общественной иерархии, и, напротив, были самыми слабыми у тех, кто продвинулся в этой иерархии. Усиление агрессивных выступлений против разного рода меньшинств в период экономического кризиса является также эмпирическим аргументом в пользу теории, объясняющей психологический механизм агрессин и фрустрации.
Для социологии политических отношений существенное значение имеет также объяснение психологических механизмов социального конфликта с точки зрения реакции на депривацию, как абсолютно, так и относительно. В соответствии с этой интерпретацией особенное усиление конфликтов, доходящих до политических взрывов, происходит в результате роста депривации, то есть состояния, для которого характерно явное расхождение между ожиданиями и возможностями их удовлетворения. Сохранение депривации на неизменном уровне или ее снижение создает психологические условия, способствующие сохранению спокойствия и ослаблению конфликтов, н. наоборот, усиление депривации ведет к росту конфликтов (агрессивные реакции на фрустрацию) и выступлений, направленных против существующей системы.
Усиление депривации зависит от того, в каком взаимоотношении находятся ожидания, с одной стороны, и возможности их удовлетворения — с другой. Рост депривации может объясняться тем, что существенным образом уменьшаются возможности удовлетворения уже сформировавшихся запросов, что происходит, например, в условиях экономического кризиса. В этом случае мы говорим о безусловной депривации. Однако существует также условная депривация, проистекающая из того, что при неизменном или даже растущем уровне удовлетворения ожиданий расхождение между ожиданиями и их удовлетворением увеличивается, так как запросы растут быстрее, чем возможности их удовлетворения. Тогда то в группах, чьи запросы сильно возросли, появляется отчетливая тенденция к агрессивному поведению, направленному против политической системы или против общественной группы, которую считают виновницей растущей депривации. Токвиль, пожалуй, первым обратил внимание на этот механизм, указывая на примере Французской революции, что революция может вспыхнуть не тогда, когда массы живут хуже в абсолютном смысле, а тогда, когда их положение несколько улучшилось, вызвав, однако, значительно более интенсивный рост ожиданий». Концепцию депривации применил к анализу бунтов и революций также Т. Гурр, исследование которого содержит достаточно полный анализ психологических механизмов революции. Однако ко всем этим анализам следует подходить с уже упомянутой выше оговоркой: они являются ценными при условии, если дополняют. а не подменяют исследования, проводимые в категориях групповых интересов, вытекающих из объективных социально-экономических и политических условий.
4. Главные методологические проблемы американских исследований психологического аспекта политических явлений и проблема адаптации
В связи с проводимыми в особенности американскими учеными исследованиями, касающимися психологического аспекта политических явлений, возникают методологические и теоретические проблемы, а также складываются определенные выводы относительно возможности адаптации положений этих исследований на основе марксистской социологии политических отношений. Размышлениями на эту тему я намереваюсь закончить эту главу.
В американских работах подчеркивается, что опыт, приобретенный в детстве, имеет определяющее влияние на формирование личности вообще и политических предрасположений личности в частности. Например, Г. Хайман доказывает, что интерес к политике возникает значительно раньше получения избирательных прав, и поэтому нельзя объяснить поведение индивида на выборах, абстрагируясь от опыта политической социализации в семье. Это утверждение было подтверждено в многочисленных исследованиях выборов, проведенных в Соединенных Штатах, в особенности в самом крупном из этих исследовании и наиболее широко известном — в работе А. Кемибелла и его сотрудников из Мичиганского университета «Американский избиратель». Реммерс, анализируя результаты различных американских исследований выборов, пришел к выводу, что «понятие гомогенности семьи было достаточно обосновано, а литературный миф о неизбежном конфликте между возрастом «ворчунов» и молодежью был решительным образом опровергнут».
Влияние семейного окружения формирует, по его мнению, политические убеждения и в результате в значительной мере объясняет политическое поведение, создавая сильную преемственность между поколениями. Характерен подход Истона и Хесса к проблеме механизмов ранней политической социализации. Они подчеркивают, что политическое поведение взрослого человека в большой мере обусловлено опытом его детства, в особенности влиянием семьи. По мнению этих двух авторов. период формирования будущей политической ориентации индивида приходится на время между третьим и тринадцатым годами жизни. Именно в это время под влиянием родителей и вообще старших ребенок не только получает основные сведения о политике, но и перенимает у них определенное эмоциональное отношение; они называют это явление обучением «романтизации» политики. «Сильная идеализация апробированной власти, — пишут Истон и Хесс,— вызывается психологическими потребностями ребенка. Находясь перед лицом власти взрослых, которая проникает повсюду и которую нельзя обойти, осознавая собственную беспомощность и подчиненность, ребенок должен искать какую то подходящую форму приспособления. Для незначительного меньшинства выходом могут стать бунт, агрессия, безверие. Но для большинства адаптация приобретает форму наделения власти теми чертами, которые позволяют ребенку видеть ее в наиболее благоприятном свете. Таким путем ощущаемая ребенком потребность безопасности становится важным фактором процесса социализации» Авторы также подчеркивают, что наблюдаемое в многочисленных исследованиях политического поведения, в особенности в исследованиях выборов, явление конформизма имеет свои истоки, исходные политические позиции ребенка ИЛИ зачатки этих позиций именно в семье. Таким образом, тезис о социализирующем влиянии семьи на формирование политических позиций прямо приводит к психологическому объяснению политического конформизма. Однако здесь сразу возникает некая проблема интерпретации, которую, как представляется, американские авторы упустили из виду. Является ли конформизм следствием политической социализации, происходящей в семье, или же здесь имеют место более сложные зависимости? Авторы исходят из предпосылки, что лишь незначительное меньшинство решается на бунт против этой конформистской политической социализации, основным инструментом которой является американская семья. Однако шестидесятые годы принесли столь многочисленные и глубокие проявления нонконформистской радикализации американской молодежи, что ныне уже трудно поддерживать тезис об однородном конформистском влиянии семьи. Поэтому следовало бы четко ограничить пределы применимости этого тезиса, относя его к условиям значительной общественно-политической стабильности. Действительно, когда в обществе господствует состояние равновесия, одобряемое широкими массами членов этого общества, тогда и доминирующий эффект политической социализации семьи совпадает с требованиями системы, то есть укрепляет конформистские позиции по отношению к этой системе. Когда же общество находится в состоянии общественно-политического кризиса, социализация, осуществляемая в семье, скорее приводит к бунту и протесту против действующих норм, даже если эти нормы пропагандируются семейными авторитетами. Эффективность ранней политической социализации может быть косвенным мерилом состояния, в котором находится общественная и политическая система.
Здесь следует затронуть и вторую общеметодологическую проблему. Точка зрения американских авторов о процессах политической социализации свидетельствует, что они чрезмерно поддаются влиянию фрейдистских теорий об определяющем значении раннего детства. Следовало бы значительно более тщательно изучить вопрос, на самом ли деле детские годы определяют ход процесса политической социализации. Точнее говоря, следует выяснить, что формируется в детстве, а что представляет собой результат более поздних наслоений? По моему мнению, правы Доусон и Превитт, когда при исследовании вопроса о политической социализации наряду с семьей и группой ровесников они выделяют также систему образования и вторичные группы — средства массовой коммуникации и политический опыт — как важные инструменты процесса политической социализации, Этот процесс не замыкается рамками семьи и не ограничивается периодом детства. Это непрерывный процесс, развивающийся в различных формах в разные периоды жизни. Из тезиса об определяющей роли опыта и влияния раннего детства находит пессимистическое неверие в возможность формирования политических позиций и черт личности, имеющих важное значение для участия в политической жизни в более поздний период, в особенности в зрелом возрасте. Однако исторический опыт доказывает, что соответствующим образом проводимая политика и усиленная воспитательная работа могут приводить к далеко идущим изменениям психики, преображая прежний тип политической социализации. Поэтому, не отрицая необходимости внимательного изучения роли, которую играет в этой области опыт, приобретенный в детстве, следует избегать ее преувеличения.
В этой главе я многократно указывал на то, что проблема психологических аспектов политической жизни еще недостаточно разработана в исследованиях ученых социалистических стран. В связи с этим возникает вопрос о возможности и целесообразности как проведения исследований по этим проблемам (что является в принципе требованием, не вызывающим возражений), так и использования эмпирических наблюдений, накапливаемых западной наукой, в условиях социалистических стран. Принимая во внимание принципиальное различие строя и господствующей идеологии, влияние других традиций и другой политической культуры, было бы чрезвычайно рискованным предположить, что сформулированные там обобщения можно будет просто перенести в наши условия. Такое перенесение не имеет никаких объективных оснований и может привести к совершенно ошибочным выводам. В то же время можно рассматривать эмпирические наблюдения по этим вопросам, к которым пришла буржуазная наука, как рабочие гипотезы, требующие проверки и затем модификации или существенной ревизии в свете эмпирических знаний, полученных в результате исследований в социалистических странах. Подобный сравнительный анализ дает возможность выяснить, в какой степени и в каком направлении психологические процессы, сопутствующие политической жизни, отличаются друг от друга в зависимости от строя, традиций и других особенностей отдельных стран. Пока этот анализ не будет сделан, марксистская социология политических отношений должна ограничиваться самыми предварительными и общими предположениями. Теоретическая, а также практическая значимость этих проблем требует незамедлительного их решения.
Политическое сознание
Самостоятельным разделом социологии политических отношений является социология политического сознания, в рамках которой можно выделить проблематику политических позиций, общественного мнения и идеологии. Все эти проблемы объединяет то, что они относятся к индивидуальному или коллективному сознанию, объектом которого являются политические отношения. Хотя субъективный элемент, связанный с сознанием, содержится и в других политических явлениях и хотя нельзя анализировать политические явления без учета именно этого элемента сознания, все же вполне оправданно и даже необходимо рассматривать отдельно некоторые политические аспекты общественного сознания в качестве специфической, до определенной степени автономной, сферы исследований социологии политических отношений.